Вам должно быть первые две части показались рваными и несвязными. Это возможно. Дело в том, что у меня есть вполне серьёзное оправдание. Хотя оправдываться я и не собираюсь. Нет смысла. Надеюсь после этой части станет ясен повод, побудивший меня написать всё это. Труднее всего было начать. Иногда начать сложнее даже, чем довести дело до конца.

Изначально мне хотелось написать рассказ о потере. О том как вероломно у меня был забран брат. Я правда до сих пор слышу тот голос из трубки, оповестивший меня о его смерти и тщетности попыток что-либо изменить. Самым главным, вокруг чего и выросла вся эта затея, был один момент. Когда брата не стало, то каждое воспоминание о нём почему-то(до сих пор так) ассоциируется у меня с первой балкой. Это маленький заливчик недалеко от дома нашего деда(бабушки уже тоже нет). Мы часто ходили туда ловить рыбу. Бывало просили деда ещё с вечера разбудить нас, когда он встанет доить корову. Это примерно пол пятого утра. Мы шли в кухню во дворе, пили там кофе с вкусными бабушкиными ватрушками; безбожно пердели и, собрав удочки, уходили. Мы шли на другую сторону, обойдя водоём по дороге, которая вела ко второй балке.

Мы долгое время ловили рыбу в одном и том же месте. Было нам тогда лет по тринадцать. Сопровождали нас в этом походе две удочки, пустое ведро, бутылка воды из колонки и пачка Примы. Комары у водоёма были невыносимы, они не давали и минуты покоя, заставляя нас отгонять их ежесекундно. Только курение Примы, от которой глаза слезились как от поездки на мотоцикле Урале по бескрайним полям нашей области, позволяло отгонять этих кровопийц хотя бы от лица. И вот один из таких дней я и представлял себе. Мне хотелось в нём заменить себя тогдашнего, чтобы сидеть рядом с ним. Просто иметь возможность находиться в нескольких метрах от живого брата.

Первые года два он постоянно снился мне живым. Мне удалось заработать эту привилегию, оставшись в Москве во время его похорон. Я бы не дал им его закопать. Вообще небо у нас не ахти. Обычно оно монотонно серое, или светло-голубое. Когда я был на кладбище на год, то небо на удивление выглядело как крупная автострада: облака на нём так чётко стояли друг за дружкой, как-будто по разлинованным графам. Они были настолько контрастны, что заставили простоять меня несколько минут с задратой головой, когда я возвращался с кладбища в город. До сих пор помню свой первый сон, когда я вспомнил правду. Мы были у деда, брат спал на кресле у печки, я же просто шёл мимо. Было утро и я начал его будить. Он начал недовольно огрызаться, говорил, чтобы дал ему ещё поспать; но сам уже сидел, поставив ноги на пол. И тут я вспомнил и начал его обнимать и целовать, и в слезах сказал ему – ты же мёртв. После этой фразы он обиделся и оттолкнул меня; ему стало обидно, что я смирился.

Когда прошло две недели после его гибели, я позвонил своему самому старшему другу(разница у нас составляет пятнадцать лет) и  рассказал о случившемся. Почти всю беседу я держался, но всё равно потом расплакался. Дружище сказал, что единственный способ – это отпустить брата. Как он посмел тогда такое сказать? Мне наоборот хотелось обнять брата и никуда его больше не отпускать! Первые полгода мои выходы на улицу сопровождались внимательным разглядыванием людей. Я их ненавидел. Всех. Самой ярой ненавистью. Они живы, а он нет. Ну почему этот доходяга, который стреляет семечки у остановки жив? Уж он то точно никому не нужен! Почему он сейчас грязный трётся возле людей, спешащих на работу, или на учёбу, и говорит им, что ещё не понятно, кто грязнее. Ему же лет под сорок. А тот дед, что шёл через площадь, из последних сил держась за свою Десну. Ему то жизнь зачем? Ну зачем? Объясните мне! Ведь брата мы все любили. Он не ушёл; его отняли.

Было очень трудно видеть людей, которые его знали. Я машинально опускал голову. В каждом взгляде мне виделся упрёк, что разрешил его забрать. Как будто я мог что-то изменить! Меня что, спросили? Люди! Как же многого мы добились. Анатолий Вячеславович рассказывал, что вероятность появления самолёта возможна, но она равна единице в минус сотой степени. Люди преодолели эту возможность. Великие существа. И всё же, что они могут? Разве могут они, даже захотев все вместе одного и того же, сделать простое чудо – воскресить одного себе подобного? Нет. Не  могут. Мелкие существа. Да и пока будут спорить кого же единственного воскресить, погибнут миллионы.

Так вот мне хотелось сидеть с ним рядом и ничем себя не выдавать. Просто внимательно разглядывать: как он недовольно отгоняет докучающих комаров; как выдыхает  едкий дым через нос, когда надевает на крючок червяка; как просто дышит. Он всё сильнее и сильнее расплывался бы. Не знаю. Мне наверно казалось до этого, что какие бы штормы не происходили вокруг, у жизни есть для нас, её любимчиков(иначе нас бы в ней не было), некие законы, которые выступают в форме ручек, схватившись за которые можно устоять. Их не видно, но они есть. Мне казалось, что смерть приходит после жизни. Когда-нибудь в старости. Когда-нибудь. Но эта плутовка ворвалась; она просто оттолкнула жизнь, повергла её и та упала. Ручки вмиг исчезли, а так как ты постоянно за них держишься, как за поручень в троллейбусе, то есть натяжение. И вот моя же рука и разбила мою же голову с размаху. А когда ты уже сам начинаешь себя бить, то вера во всё остальное пропадает тем более.

Мне кажется я сидел бы так некоторое время, а потом всё равно отшвырнул бы удочку и прыгнул его обнимать. Повалил бы. Он бы конечно начал обзывать меня придурком, или засранцем; но потом, поупиравшись некоторое время, думаю обнял бы меня тоже. Это всего-лишь мечты. Иногда у нас в городе проводят дурацкие соц-опросы, как и везде. Так вот я думал если попаду на такой и меня спросят, что больше всего мне хочется, то отвечу – обнять погибшего брата. И уйду.

Когда приехал домой, то обнимал всех своих друзей и девушку, даже до нервной дрожи. Как никогда мне была дорога возможность виснуть на них при обнимании, чувствовать их щёки собственной. Это невозможно представить; только вспомнить. Самое странное, что в тот момент мне не захотелось перекинуть часть любви с брата на ещё живых. Скорее всего ещё и часть отобрал у всех и кинул вдогонку ему. Было что-то типа мысли – а что их любить-то? У них всё хорошо. Они живы. Вот ему... Как же я охладел ко всем людям. К чужим так вообще. Прошлое не проходит. Сказать, что оно проходит, так же безграмотно как и то, что шуба греет. Прошлое остаётся в моменте; оно монолитом вливается в основы времени и уже никуда не шевелится. Оно статично. Это мы как бы идём вперёд. Не оно удаляется. Чтобы иметь его на виду, нам приходится развернуться к нему лицом; и вот тут уже и получается, что идём в будущее спиной. Это как проехать мимо дерева и остановить взгляд на нём, пренебрегая опасностью выехать из колеи.

Дело в том, что две предыдущие части мне совесть не позволит назвать выдумкой. Сам бы я не был горазд на такой бред. Большей частью это вытяжки из реальных разговоров; а так как за последние несколько лет публика в моей жизни была весьма разношёрстна(от преступников до кандидатов психологических наук), то и разговоры были разны. Только тренировки памяти позволили вытащить наружу материал, который был во мне.

Скажу честно – эта часть будет и самой простой и самой сложной для меня. Ведь мне не придётся ничего придумывать. Ни секунды. Это будет самое простое повествование моей скучной(?) жизни. Не буду углубляться в дебри детства, но изредка буду дёргать из него пучки воспоминаний. Мне кажется, что сведущие во всём этом люди смогут заключить из моей истории много больше, нежели я сам.

Итак. Начну повествование от первого ноября две тысячи одиннадцатого года. 11/1/11. Именно эти цифры я решил набить на моём левом запястье, там где обычно находится циферблат наручных часов. Для цифр этих решил так же выбить круг с толщиной линии около трёх миллиметров. Именно в тот день я окончательно решил убить себя до двадцати семи лет. То есть цифре двадцать шесть предстояло стать последней в моём лето исчислении. Решение было серьёзное и бесповоротное. Третьего ноября я сжёг в Пенни Парке толстую тетрадь, полностью забитую моими мыслями, заметками и суждениями. С самого первого дня в Америке эта тетрадь возымела для меня громадную ценность, даже смерть какого близкого человека я бы воспринял не такой утратой, как потерю этого бумажного изделия в клетку. Под мостом, по которому проходит Бастлтон Авеню, и сгорала эта тетрадь: она выкручивалась, изгибалась и чернела под действием беспощадного огня. Всё. С ней сгорела последняя надежда на жизнь.

Самому мне конечно не представлялся такой конец. Про двадцать восемь лет я думал уже, но скорее всего мне виделось, что вернувшись в двадцать семь, я успею написать книгу, к которой так шёл. А потом хоть трава не расти. Какая разница, что будет со мной. Но взвесив все за и против, решил что 1280 дней(а именно столько мне бы оставалось при этом) слишком много, долго и нудно. Татуировка должна была символизировать собой постоянное напоминание о решении. Пути назад уже не было.

Только один раз мне пришлось засомневаться в своём решении. В день, когда я узнал о самовольном уходе из жизни старшего брата моего лучшего друга. Узнав об этом я просто места себе не находил. Как сейчас помню – это было воскресенье, на следующий день после того как я впервые попробовал кокаин. Тот единственный раз. Когда мне сообщили о смерти Димки, какое-то оцепенение прошло по моему телу. Столько лет мне хотелось быть столь же бесстрашным, как и он. Я поверить не мог. Такой боец. Да-а. Но как это всё-таки на него похоже – он всегда рубил сразу. Раз и навсегда. На меня нахлынула волна горя, моего и близкой мне семьи. Как будто воздух в моей квартире стал плотным ватным матрасом, мне не удавалось дышать во всю грудь, как будто этот самый воздух давил на неё снаружи. Но как я мог его судить? Как? Полтора месяца назад я решил уйти и уже скорее лечу в пропасть, нежели беру разбег; а оставшиеся полгода, год(на тот момент я ещё не решил точную дату) – это глубина той самой пропасти. Финал – дно. Я не поддерживал его выбор, но уважал. Мне было очень жаль, что этот человек так решил; страдания моего друга и их родителей не давали мне спокойно продолжать начатое.

Моя мамка не знала его лично, но соболезновала горю их матери. Она спросила меня – как она? Я ничего не нашёлся ответить, кроме как – угадай. У меня в голове со злостью крутилось “скоро сама узнаешь”. Странная обозлённость на самого близкого человека. Сколько людей поменялось за недолгие двадцать пять лет моей жизни. Были и те, что говорили, что любят меня больше своей собственной жизни. И где они все? Именно – где-то. Она же со мной; даже после того, как я бросил институт и всё сделал по-своему, совершенно наперекор её желаниям.

Вот тогда-то я сомневался в решении. Ведь пути назад не будет. Факт. Это не сопли в подушку пускать о том, как бывает трудно. Будет никак. Даже начал говорить себе – поборемся! Конечно врал. Решил то бесповоротно. Хоть меня и напугало в начале решение этого сильного человека, впоследствии оно же мне и помогло довершить начатое. С меня было снято обвинении в трусости самим же мной. Его сняло бесстрашие Димки. После дружище прислал мне фильм, состоявший из фотографий его брата. Смотреть его было почти невыносимо. По правде сказать, в день когда я узнал о произошедшем, я не плакал. Был слишком потрясён случившимся. Посидел, подумал; обкурился. Пока смотрел начало фильма, держался. Даже совладал с собой, когда сам мелькнул на фотографии рядом с Димкой. Дальше было сложнее: сначала отец обнимал двух своих сыновей(я напрягся и старался не дышать); когда же на экран вылезла фотография, где мать и отец обнимали их обоих в день прихода Санька из армии, я разрыдался. Плач просто ударил из меня. Брат моего лучшего друга тоже теперь не вернётся.

Память о моём брате так глубоко засела в меня, что в любой момент любого дня я помню его рукопожатие. Он был ещё выше меня, за метр девяносто, поэтому у него руки быстро становились холодными от недостатка кровообращения в конечностях. Руку он всегда жал без напряга, но и не вкладывал её мёртвой. Мне кажется, что если налить мне на ладонь кипящий свинец, то он несомненно примет форму его руки. Можно будет снять матрицу. Вот так люди и остаются в нашей памяти; не самими собой, а нашими чувствами о них. Ведь как сильно я переживал, что ему было больно. Всё детство мы с ним дрались и я помню как брат плакал, как ему было больно, когда он получал от меня. Мои уши несколько месяцев насиловал его крик; крик, который я себе представлял. Мне постоянно виделось, как он падает с этих злополучных лесов, и кричит сорвавшись. Потом удар. Он мёртв. Кровь медленно потекла изо рта. Когда тётя приехала на опознание, у него было немного запёкшейся крови в уголку рта. Её попытались успокоить тем, что смерть наступила мгновенно, и скорее всего брат даже не успел ничего понять. Он не успел понять, как умер. Я же не мог понять как живу.

Интересно, вот эти все разговоры про жизнь за гранью. Мы их поддерживаем, потому что хотим, чтобы ушедшим там было лучше; или же себя успокаиваем? Им там лучше. Что о них? Пора бы и о себе подумать. Ведь нам дальше идти.

Я хочу чтобы эта часть стала пособием для тех, кто решил уйти отсюда. Нас сюда закинули без нашего согласия. Мы с друзьями сажали двух богомолов в кабину игрушечного самосвала и те съедали друг друга; не выживал ни один. Много позже после своей прогулки с магазина, когда я шёл и улыбался как дурак, мне довелось встретить статью в интернете. Оказывается это крайняя степень нигилизма. Дюркгейм во всех разрезах описывает это состояние. В принципе я догадывался, что не один такой. Но эта статья была даже наглостью. Друзья, нас порезали на лоскуты, дабы удовлетворить дряблые животы профессоров.

Какой бы крутой ты не был для себя, уясни одну истину – мнение окружающих вещь неотступная. Даже когда ты на все сто уверен, что тебе срать на него, это самообман. Да, пренебрежение много сильнее ненависти; но есть вещи зарытые глубже простого осознания самого себя. Чуть не забыл. Эта часть называется “Свидание”. Просто недавно смотрел американский фильм в оригинале, и там встретилось слово wisdom. Уж не знаю как, но мне показалось, что я его вспомнил и оно значит “свидание”. Даже подумал назвать “Date”, но не стал. Так что если вы заглянули в словарь, чтобы перевести название, то это не то. Совершенно не то.

Чтобы себя убить – необходима вера. Очень нужна вера. Допустим ты нигилист и не веришь ни во что. Что тогда? Всё становится ещё проще. Роль бога начинаешь играть ты сам. Все проповедники – ложь! Они лишь секретари своего боса, в кабинет которого они никого не пускают. Говорят, что занят постоянно. И поэтому его никто не видел, но через них направляют ему свои послания. У них дорогие телефоны, чтобы быть с ним на связи; обалденные машины, чтобы добираться в офис. Их бог не для нас. У тебя есть ТЫ. А два бога – это уже кощунство. Можно ещё прибегнуть к наркотикам. Но это для слабаков. Обычное моё состояние много сильнее обдолба. Кокс же это всё равно что купить для бега шлёпки, когда и босиком быстрее. Адекватное состояние самое жгучее; ничто так не бьёт по мозгам, как здравость рассудка и настоящее понятие происходящего вокруг. Не те шаблончики, что накинули на податливые шеи большинства; вот они и клонят их, придя с работы домой. Трудно тянуть ярмо, кто бы что ни говорил.

Каждый может сказать мне, что это сейчас ложь. Выдумка. В таких ситуациях люди ведут себя по-другому. Пожалуйста. Дело ваше. Может кто-то и ведёт себя по-другому; да только это отдельно взятая ситуация. Она вполне не претендует стать первоосновой. Это как многочисленные рецепты приготовления жаркого. У каждого свой путь. В таких ситуациях нужно как никогда близко сойтись с самим собой. То есть во всём ценить лишь своё мнение на все ситуации, происходящие вокруг. Ни в коем случае не спорить; человек, который выскажется вам по какому-либо поводу, сам забудет потом об этом быстрее вас. Стало страшно, когда я понял, почему же Гоголь сжёг вторую часть Мёртвых душ. Ну и все другие идентичные, но неизвестные поступки. Ведь делиться и вправду не с кем. Разве поможет это? Вряд ли. Это как находиться в падающем с моста поезде, и изо всех сил упираться в потолок, надеясь тем самым предотвратить падение. Смешно. Те, кто на самом деле крут – убили себя. Они по тихому вышли из кинотеатра.

Кто знает как мы берём билеты в этот кинозал? Причём они строго пронумерованы. И места с лишком разнятся. Большинство сидит в этом кинотеатре на жопе и даже не знает, что места, отношения между соседями и сам фильм – ничего не значат. Это лишь момент. Смысла нет. Кто-то сидит семьдесят лет и так и не научается видеть, другие выбегают лишь увидев кресла; причём даже не по своей воле. Кино там идёт постоянно, без начала и конца. Каждый попадает лишь на определённый кусок, но начинает утверждать, что знает суть всего фильма. Что он знает, что показывали до него и что будет после. Но большинство не думают о том, что будет после. Для них есть только сейчас и только их собственный сейчас. Кинотеатр устроен так, что те, кто ближе к экрану, реже оглядываются назад. Им всё равно, заслоняют ли они кому экран, главное, что им самим видно хорошо. Но и они смотрят заготовленный фильм, но не могут изменить его; они всего-лишь более богато одетые наблюдатели. Те же, кто сидят сзади, мечтают попасть на места тех счастливчиков по их мнению. Эти тупицы даже не понимают, что кино не меняет своей сути; лишь кресло становится поудобнее, да разносчики попкорна начинают сильнее прогибать спины. Самое интересное, что в этом месте есть забавы для каждого: кто-то сосётся на задних рядах; кто-то внимательно следит за экраном и думает, что в этом и есть суть происходящего; кто-то разносит попкорн изголодавшим посетителям; кто-то спит весь сеанс; иные специально отворачиваются от полотна и разглядывают ситуацию вокруг, они силятся понять происходящее; некоторые же всё время бегают по рядам и кричат в уши спокойных посетителей, что кино куплено, режиссёр туп и продал их за собственную выгоду. Осталась лишь одна категория: это те, кто смотрят на всё это со стороны. Они спокойно, чтобы остаться максимально незамеченными в этом злачном месте, выходят из зала до окончания сеанса. Кто может их судить? Да и имеет ли кто право?

Одно время я снимал кусочки для фильма про нигилиста. Снимал видео в Нью-Йорке, Вашингтоне, Филадельфии, Чикаго, Питтсбурге. Мне хотелось высмеять его. Вести от лица нигилиста монологи о дешёвости и ненужности всего окружающего, чего проще – говорить мысли вслух. Самая загвоздка хранилась в смысле – хотелось высмеять эту теорию. Как я могу высмеять себя самого. Дело даже не в эгоизме; дело в том, что я просто не знал как это сделать. Это как ребёнок, который смотрит комедию с родителями и ржёт, вторя их смеху. Я не дорос до следующего уровня. Да, было уже отрицание нигилизма, но не было факта его перерастания. Как нелегко высказывать простые мысли. Может те, кто придумали алфавит и слова специально исключили возможность идти против системы? Это как Робокоп, который  не мог застрелить работников своей корпорации.

Перед глазами были примеры умных людей: Достоевский, Гончаров, Тургенев даже. Как они смогли? Почему путь на балкон был через эшафот? И вот они прошли его и уселись восседать над низкими человечками, а я остановился посередине пути и сам себе накидываю петлю. Палача даже нет, а я всё равно управляюсь сам. Ведь я один; помочь некому. Вот тогда и пошли выверты. Человек, умеющий размышлять, всегда себя оправдает, выкрутится. Тот ещё подлец. Так вот я начал гнать на Достоевского, что он продажная шлюха, любил царя и повиновался ему. Вот и написал про бесов, высветив их с самой низкой стороны – мол, те, кто против системы, те грязны. Устои превыше всего. А те, кто покушаются на них – нечисть. Я отчётливо представлял себе, как Достоевский берёт деньги от царской полиции за  продвижение проправительственных идей. Как с его согласия ставят памятник напротив Кремля. Разве сможет в таком месте находиться честный человек. Это было нечто похожее на ситуацию, когда воры полезли через забор и тот, что ещё не перелез кричит добравшемуся: “Ну как там?” Тот начинает описывать, но оставшийся ещё по эту сторону не верит. Может ли быть такое?

Все эти размышления прилагаю как материал для лечебной карточки. Просто, прозрачно, честно. А чего мне уже стесняться то? Если кто-то думает, что решение убить себя легко, то он глубоко ошибается. Постоянно приходит мысль “зачем?”, и её постоянно приходится кормить. Сознание неприлично прожорливо, и даже может съесть себя при отсутствии еды извне. В таких случаях лично я поступал следующим образом: надо придумать для себя абсолютно иной устрой мира, по которому ты всё делал бы правильно, идя на этот шаг. Это возможно. Ляпы можно находить даже в действительности. Было бы желание.

Я начал находить такие несуразицы как заправленный бак. Мы приехала как-то на работу на почти пустом баке, а уезжали с неё на полном. И я знаю, что никто не мог его заправить за день. Мне подумалось тогда ещё – плохо они работают. Кто эти они? Да те, кто нас сюда выпустил как мальков в унитаз. А как надоест – смоют. Тогда мне пришлось(именно пришлось) уверить себя в том, что есть некие они. Нет, это не вонючие правительства, которые всего-лишь ещё большее говно, чем мы сами; ни какой-нибудь подсунутый бог, уповать и молиться на которого следовало. Нет. Кто-нибудь на самом деле властный; кто-нибудь, кто в тени. Настоящие хозяева не показывают себя, у них нет тщеславия. Им достаточно и безграничной власти. Вот так, перенеся себя из лагеря самых многочисленных рабов, я оказался в таком же лагере, границы которому уже чертил сам. Но странное дело: даже опровергнув всё и вся, всё равно получилось выставить себя чьим-то рабом. Наверно это лежит очень глубоко; этого не выкопать из себя.

Временами мне казалось, что они и смотрят за мной; подсовывают эти несуразицы – откликнусь ли на них, или же пропущу мимо. Подорвёт ли это во мне веру в себя, или ещё сильнее в  мир? Я думал(не в шутку), что сплю в данный момент, а мне снится чисто мой кошмар. А так как я недалёк, то и проблемы вокруг низменные. Все эти войны, терроризм, споры, распродажи, менструации, алименты, глобальное потепление, жизнь, смерть. Это лишь выдумка моего поехавшего рассудка. То есть я пренепременно проснусь в нормальный мир по окончании этого кошмара, и разглядев, что всё позади, моментом вспомню настоящие  устои. Подобные мысли необходимы. Невозможно отмазаться фразой “а просто так”. Тут нужна вера. Неиссякаемая вера в то, что ты делаешь  правильно.

В другие моменты на меня накатывало по-другому. Тогда мне виделась вся эта ситуация в другом свете: я взятый мозг самоубийцы, который исследуют. То есть хозяин лежит себе в морозильнике и забот не знает, а я заново прохожу все этапы перед. Под неустанным взором медиков, психиатров и прочих. Даже не мог себе сформулировать точно; то ли это воспоминания его, в которые меня вживили; то ли я ещё живой он сам. Одно было ясно – конец неминуем. Это не игра на публику. Наоборот; глухая оборона в одиночество. Тем более от этой ситуации был неоспоримый плюс.

Когда человек знает, когда он точно умрёт, то он может с совершенно спокойной совестью отрешиться от материальной грязи. Чтобы предотвратить полёт нужно всего-лишь привязать немного плоти. Несколько килограммов плоти утянут вас на самое дно. Плоть низменна. Бессмертная душа проигрывает по всем направлениям недолгому зловонному телу. Тело сильней. Особенно в этой стране. Чутка об Америке словами нелегала, который два года её топтал. Как-то зимой я шёл из центра к набережной. В очередной раз шёл из азиатского салона. Лично у меня не получилось поддерживать с девушками нормальные отношения. Когда начинаешь ждать от них большего, нежели секса, то они не тянут. Пусто с ними. А только ради секса ничего и начинать не захотелось. Слишком большие эмоциональные дыры не заштопать трением члена о стенки влагалища. Не выйдет. Для этого легче связаться с шлюхами. Кстати в этой стране практически невозможно найти не шлюху. Приезжие, местные, уже не имеет никакого значения. Шлюхи по профессии, шлюхи, с которыми живут и эмоциональные проститутки. Шёл я от кореянки; по иронии попала та, что и в июле. Она молодец, идёт в ногу с окружающей ситуацией. Полгода прошло, она уже научилась улыбаться как дура, хвалить и называть меня милым и красивым. Многого здесь добьётся. Снова сосала без гандона; в жопу не дала. Принципы. Иду значит я мимо всех ресторанов и закусочных; разница лишь в цене еды. Обхожу Феррари, Бентли – суббота. В окнах девушки обнимаются с владельцами сих автомобилей. И, если честно, девушки средненькие. У нас таких на двадцать девятой Волге возили трахать на пляж и те рады были.

Сейчас небольшая схема.

Еда. В этой стране это идол большинства. Едят все и вся(всё). Так вот благодаря этой доступности искусственно выращиваются свиньи. Как часто мне попадались на улицах молодые девушки лет двадцати, обхват талии которых близился к полутора метрам. Вполне симпатичные мордашками, они совершенно отпугивали своими жировыми складками вокруг хрупкой души. А что – парень найдётся. Тут тёлки самый дефицит. Семь из десяти весят за сто килограммов к моменту половой активности. Умная политика. Оставшиеся ценят себя втридорога, и знать не хотят других законов. А вот этим самым владельцам дорогих машин и приходится, как попугайчикам показывать своё оперение. На Хонду Аккорд никакая уважающая себя девушка не посмотрит. Это удел белого мусора. Снимаю шляпу.

Еда продолжает идти по обширным коридорам капитализма. Это бесплатные крекеры на улице и ларёк по продаже воды в соседнем квартале, цены в котором завышены в десятки раз. Медицина сродни еде, без неё тоже невозможно нормальное существование. Поэтому цены на неё можно поднимать безбожно. Не хочешь – тусуйся. Кайфуй на пару со своим диабетом, или ожирением. Ведь никто не впихивал в тебя весь этот шоколад и гамбургеры. Правда? Ну так чего ты теперь, мой жирный больной дружок? Это лишь часть.

Допустим каждый раз, когда еду в метро, то вижу людей, которые сидят в тёмных очках, у каждого наушники. Каждый сам по себе. Идеальная почва. Причём наглость позволяет мне смотреть им в глаза. Они пустее желудей. Это куриные яйца, которые подвергли обработке и они стали совершенно пусты внутри, но оболочка осталась; она имеет некоторую прочность и этого вполне хватает им оставаться гражданами этой страны. Большего от них никто и не ждёт. Да и они уже на большее не способны. Разговаривал с соседом: это чёрный дядька лет сорока. Он работает мусорщиком пять дней в неделю, ездит на старенькой маленькой Шевралюхе; и пьёт и курит каждую свободную минуту своей жизни. В выходные он даже не вылазит из дома, ему и там хватает приключений. Табун лошадей можно убить, просто загнав его к нему в домик. Дым уже заменяет полки. Я разговаривал с ним в четверг или среду и то он был в дрова; глаза были краснее языка. Так вот он начал заряжать, что Америка страна, в которой каждый может добиться всего чего только пожелает.  Приводил примеры Майкла Джексона, Стиви Уандера. Главная его фраза за тот вечер была – Everybody can't drive Bentley(все не могут водить Бэнтли). Как же они свыклись уже. Сначала наверно было трудно навязать такой уклад мыслей: ты не достоин быть богатым, будь нищим. Сейчас же это приносит дивиденды – они сами себя теперь оправдывают этим. Они поверили, что у всех американцев равные возможности при достижении. Это всё равно, что поставить на беговую дорожку соревноваться бегуна и инвалида на костылях. Ну не рай ли?

Но этот мужик ниже среднего. Америка же держится на своём нерушимом монолите – среднем классе. Попытаюсь описать этот слой населения, ни в коем случае не претендуя на истинность. Люди эти напрочь лишены воображения. За них давно уже решили более умные, так куда им с ними теперь тягаться. Они это понимают и принимают. Это люди ревностно платят налоги, зная, что они вернутся в их пользу. Но вместе с тем, как оголтелые носятся с каждым послаблением в них; могут до смешного собирать чеки и списывать их с общей суммы в конце года. Они понимают, что они средние и всегда рвутся залезть повыше. Они дрочат на дома и возможности богатеев; всё больше и больше заискивают перед ними; и всё с большим омерзением относятся к людям ниже их по статусу. Эти люди верят в государство много больше чем в личность. Государство всегда право. Они полностью подчиняются полиции, или же часто и являются офицерами полиции. Для них установленные нормы превыше всего. Никогда эти люди не тратят время на обдумывание политики, как чего-то навязанного. Они чтут её как истину. Они защищают большинство установленных норм, и при разговоре часто упоминают плюсы американской системы. Минусы видят, но считают это лишь побочным действием лекарства под названием демократия. Хоть они и следуют правилам со всей внимательностью, но поменяй правила в корень – они первые перестроятся на новый лад; самым безболезненным способом для себя, предав устаревшие устои. Будь это в России, то они бы стали говорить “кофе моё” на следующий после принятия нового правила день. Они всегда следуют и никогда ведут. Они смотрят Нашионал Географик и принимают всё как истины; ведь их для них и открывали. Эти люди поддерживают республиканцев и каждый раз, когда видят в магазине людей с дотационными картами, считают, что кормят их. Им кажется, что это только благодаря им развита медицина для бедных; но они же и негодуют по поводу бесплатной помощи им. По их мнению лучше пусть бедного порвёт пополам, чем будут тратить тысячи налоговых долларов на его лечение. Они добры; но добры по принуждению. Система говорит им – надо быть добрым. И они считают себя даже жертвами, которые в ущерб себе(по их мнению) творят добро другим. Добро они в себе держат как бы про запас, на всякий случай; надеясь, что в будущем его можно будет обменять на что-нибудь действительно полезное; материальное. Это самая статичная группа людей этой страны. Это и верно – ведь основа должна быть устойчивой. Она должна минимально бродить от разных движений. Один мой знакомый попросил меня одним словом охарактеризовать штаты. У меня в мозгу родилось лишь – жир.

Это всего-лишь моё мнение об Америке. О России его вообще нет. Россию я совершенно разучился понимать. Никогда не называл её рашкой – это удел недалёких людей; штаты же никогда не звал пендосией. И там и там роль была навязана. От простых людей не зависело ничего. Последние годы не смотрел новости ни там ни тут. Какая мне разница. Но вот со мной зло подшутили – прислали ссылку на шабаш правящей партии. Двенадцать тысяч подтанцовки Твиксу. Хуже сериала по НТВ. Честное слово. Шло это мероприятие минут двадцать пять. Всё это время не получалось дышать во всю грудь, что-то мешало; притом возникало ощущение обволакивания моего тела густой противной жижей. Она лилась на меня из глубокого ушата, текла с головы на туловище, оставив чистыми лишь глаза, чтобы я не потерял возможность лицезреть бал каннибалов. Как у них всё просто. Очень тогда расстроился.

Не могу не рассказать об одной неделе из моей жизни. Когда знаешь, что умрёшь меньше чем через год, то приоритеты для тебя меняются. Ещё после смерти брата я оборвал все напрягавшие меня связи. Зачем они? Зачем делать, то, что тебе не хочется? Бред какой-то. Как-то мне рассказали о разговоре с человеком. На работе одной девушке пришлось выслушивать свою клиентку. Знакомая жаловалась, что еле дотерпела до конца разговора. На меня эта ситуация подействовала тысячекратно. Я не мог понять – зачем она её выслушивала? Это полностью противоречило моим устоям за последние несколько лет. А потом наконец понял – ведь не у всех есть возможность заставить заткнуться неприятного ему человека. Ужас. Как же они это терпят? – подумалось мне тогда. В ту неделю я дважды был в кино и один раз на крутом рок-концерте.

Почему-то я не смотрел ни одного фильма в 3D. Мне было совершенно не интересно. Да и в кино, признаться, в последний раз я был в 93-м. Мы тогда нашим чем-то вроде пионер лагеря ходили на “Джентльменов удачи”. Мне было семь лет. С тех пор кинотеатр ни разу не заманил меня в своё лоно. У меня даже возникали ссоры по поводу этого. Так вот я решил сходить – какая уже разница то. Шёл новый кот в сапогах, тот, что отделился от Шрека, как Юлия Ковальчук от “Блестящих”. Получилась каша из топора. Туда накидали всего; всех героев, все сюжеты, хорошо смешали, но не взболтали. Бред, что и говорить. На сеансе были мы втроём и ещё тип с русской тёлкой; и всё. Вот вам и американский кинотеатр по последнему слову. В нескольких моментах, когда 3D замещало щуплость сюжета, я пожалел, что жёстко не накурился. Самое главное, что перед мультом были ревьюшки будущих фильмов. Половина из них была про чёрных. То благодаря чёрным победили во второй мировой; то они жили в миллионных пентхаусах Сан-Франциско и ездили на поршах. Короче, пилюлю обильно смазывали гуталином, чтобы её было легче проглотить будущим избирателям Обамы. Как же у них тут всё продумано; даже гордость берёт.

На следующий день я посетил концерт. В Филу приехали четыре команды. Признаться ни с одной я не был знаком на достаточном уровне. Выступали Rains, Hatebreed, All that remains и хед-лайнер Five finger deth punch. Было супер. Начали Рэйнс, это оказалась простая лёгенькая рок-команда. Меня удивляло чувство такта американцев; они каждый извинялись, если слегка меня задевали, когда шли мимо. Потом начал рубить Хэйтбрид. И Тогда я понял, что зашёл не совсем в ту фан зону, в которой думал находиться. Мне в спину полетели люди, именно люди, которых кидали другие. Оказалось, что я стоял спиной к освободившемуся кругу. И вот в этом кругу и начался ад. Такого слэма я ещё не видал в жизни. Поначалу я слегка огрызался на прилетевших, потом развернулся и начал обороняться от атак. Играла песня “Destroy everything”. Такая ритмичная, кайф! Под неё я уже сам начал хватать людей по соседству и швырять в центр месива. Спустя секунды сам с разбега ворвался в побоище. Никто не бил выше плеч. Но я ужасно устал отбиваться от этих свиноподобных ребят с ирокезами. Приходилось бить и толкать сразу во все стороны. Я толкал их и кричал со всей силы “за-е-ба-ли!” Конечно меня никто не слышал. За эти минут десять слэма я устал почти до потери всех сил и пошёл попить воды к самому выходу. Там люди лишь в ритм музыке мотали головами. Бутылка тряслась вместе с моими руками. Дыхание было ни к чёрту. Я сел на место охранника у входа(больше было некуда, на улице лило как из ведра) и многие подходили ко мне с вопросами; приходилось объясняться. На концерте было тысячи две фанатов. В их рядах я заметил лишь двух чёрных. Вот так, три года спустя после Подземки, я посетил клуб Electric Factory. Концерт был 22 ноября 2011 года. Пока сидел у входа, купил футболку Hatebreed. Лучшая команда на том концерте.

На следующий день я пошёл на фильм про  “Улицу Сезам”. Как же было забавно смотреть на реакцию американцев на комедию. Причём самые смешные фразы я не понимал; но закралось ощущение, что пойми я их как на духу – всё равно бы и не улыбнулся. Когда сказал на работе на какой фильм ходил, у меня спросили – что, совсем плохо стало? В ту неделю я жил как настоящий американец. Работать выпало один день, а потратил более семисот баксов. Так они наверно и тратят больше, чем зарабатывают. А может и нет. Не могу знать.

В конце февраля я сделал себе свою первую татуировку. Это круг на месте, где обычно находятся часы. Простой он был лишь для тех, кто любопытно спрашивал – а что это значит? У меня был заготовлен ответ. Время ничто – говорил я вопрошающим. На самом деле она значила – время пошло. Пошёл обратный отсчёт. Я решил грохнуть себя на своё двадцати шестилетие. Мне показалось забавным совпадение цифр даты рождения и смерти. Иронично. Ещё это была первая и последняя буква слова, которое стало моим путеводным знаменем после гибели брата. После я даже думал сделать из меньших по размеру букв как бы ремешок. При таком раскладе слово бы начиналось и оканчивалось этой самой буквой О.

А жизнь тем временем шла, и всё в ней было в последний раз. Несравненный опыт. Его невозможно придумать. Я не стеснялся на размышления, тем более никому не собирался их открывать. С января я ничего не писал, и даже удалил с компьютера программу. Я даже удалил все электронные записи. Иногда на меня опять находили мысли убить этих уродов. Себя всё-таки гасить было жалковато. Думал, как и где буду доставать ствол. Простых решений не хотелось. Решил ехать в самый чернятник, где по данным филадельфийских газет каждую неделю снимают урожай трупаков. Думал приеду к ним без документов, и выйду на самую весёленькую улицу. Скажу – ребята, дайте пожалуйста мне пистолет; надо пару мазафакёров проучить; насмерть. Если туда поеду, то уже точно всё будет до лампочки. Отработать ствол собирался русской рулеткой. Вставить один патрон, прокрутить барабан и щёлкнуть в висок. Если выпадет патрон, то повезло злодеям. А мне и так уже одна дорога. Но после неоднократных размышлений решил, что лучше просто себя валить в этой ситуации. Может мир хоть чуть-чуть добрее станет, если я не успею лишить его пары жителей. Убить их тогда было бы равносильно поведению родителей, которые увидев обосравшегося ребёнка, начали жестоко избивать его, вместо того, чтобы приучать к горшку. В чём виноваты люди? Они получили этот мир в наследство, и коль я не допетрил, как его изменить к лучшему, то хотя бы не сделаю ещё чернее. Уж если этот мир так стал ненавистен мне, то перефразировав фразу “Хочешь изменить мир – начни с себя”, я синтетически вывел “Хочешь уничтожить мир – начни с себя”. Так он хотя бы точно сгинет навсегда. Потом, чтобы стало легче принять это решение, я доказал себе, что бороться с жизнью – точно проиграть ей. То есть если ты ушёл из этого мира, не успев измазаться в нём, то переходишь на следующий уровень; если же ты начал бороться и дорожить всей этой грязью, то погрязнешь в ней навсегда, без возможности увидеть нечто лучшее.

Как-то я шёл по центру и мне навстречу вышла китайка. Вышла и вышла, подумал я; но когда дошёл до того места, откуда она вынырнула, увидел, что выйти ей физически было неоткуда. Там не было лестницы. Вот и ещё один косяк – подумал я. Даже захотелось догнать её и отвесить смачного пенделя, раскрывая её поддельность. Но я испугался, а вдруг она просто сидела ссала там за этим бортиком. Приспичило. Вот она и вынырнула оттуда с наглой рожей, как и большинство китайцев. Короче, в любом случае эту китайку я записал в пользу своей теории. Когда занимаешься серьёзным делом, важна каждая мелочь.

На протяжении всего моего нахождения в штатах моё общение с людьми проходило по следующему сценарию: я подсовывал собеседнику надувную куклу себя, и пока из неё выходил воздух(а этого вполне хватало, чтобы поддерживать беседу), внимательно следил за собеседником, изучал его. Поэтому всегда наблюдал за поведением людей, наблюдающих за моей куклой. Эта практика не дала ни одного сбоя: все разданные характеристики в конце концов оказались верны.

Время уходило, но теперь я его тратил на сейчас. Никаких тупых обязательств перед будущим. Все контракты с ним сгорели в парке ноябрьской ночью. Теперь я мог(как тогда думал) наслаждаться жизнью. Именно жизнью, той, которую нагло воруют у большинства людей. Деньги улетали в момент. Получив зарплату за неделю, я сразу же брал 200-300 на выходные. Чего ждать? Будущего нет, зато есть настоящее. Никакого страха по поводу будущих войн, эпидемий, революций; кайф. Редко эти деньги доживали до понедельника. Когда я ещё только мечтал попасть в Америку, то часами просматривал сайты с одеждой и обувью. Больше всего я люблю кроссовки. Поэтому изначально думал купить здесь кроссовки New Balance. Мне казалось, что это самое, что ни на есть олицетворение американской обуви. Но всё никак не мог найти себе представителей этой фирмы по вкусу. Накупил уже восемь пар обуви, а бэлэнсев так и не было. И вот в апреле я купил себе понравившуюся пару. Расчёт был на то, что это последние кроссовки в моей жизни. Впервые я купил чёрно-серые кроссовки – пора было взрослеть из цветов; но до конца не получилось: окантовка пестрила редкими оранжевыми полосками.

Почти каждый день катался на велосипеде. Причём ездить на расстояние не имело никакого смысла. Мне хотелось научиться ездить на заднем колесе. И я тренировался. Без дисковых тормозов было сложно, тогда я нашёл видео с объяснением самого процесса. Оказалось, что большинство видео-учителей сами в своё время учились по году и более. Фак! Времени не оставалось. Решил плюнуть. Мог несколько оборотов проехать по плазе и хватит. Жаль конечно, что не успел. Ну да ладно. Параллельно ходил в зал. Когда-то добился хороших результатов. До двадцати одного года я весил на свой рост слегка за шестьдесят. Потом догнал за восемь месяцев тренировок семьдесят шесть. В Америке я весил уже и 69 и 79. Хотелось уйти в 80 или чуть больше. Без лишнего грамма жира. Хотелось умереть как можно здоровее и спортивнее. А вдруг на следующем уровне нужно здоровье? А старики туда попадают уже ссущиеся, или ещё хуже.

Шлюхи были особым блюдом. Я их трахал в салонах, дома, в отелях. Отношения заводить было поздно, да и не хотелось как-то. Всё больше дрочил. В апреле я заказал себе на дом чёрную. Она была не первая на моей огромной кровати. Девушка приехала, и я подумал, что мне повезло. Она была очень хороша: 18-20 лет; худенькая, высокая, с грудью тройкой(только висячей к сожалению) и очень хороша мордашкой. Она приехала на нулячей Камаро-кабриолете самой дорогой комплектации. Мы зашли в дом, обошли слегка загораживающий проход велик и вот мы в квартирке. Деньги уже лежали на столе. Ценит же себя эта прошмандовка, да какая разница. За дело. Пошли в спальню. У меня зеркало во всю стену, кровать стоит своей передней частью почти впритык к нему. Я лёг на кровать, предварительно избавившись от ненавистной одежды. Кстати, ещё пару месяцев до этого моя спаленка была завешена всевозможной одеждой. Несколько ночей я таскал её в рюкзаке к ближайшей драпбаксе. Если я уйду, а мир всё-таки останется, то кому-нибудь будет нужнее.

Она танцевала передо мной, играя сиськами и становясь раком. По моей просьбе она разводила булки. Хер лежал. Такого ещё не бывало. Она села рядом и начала его дрочить. Я попросил, чтобы она отсосала без гандона, Бьютифул(а именно так она звала себя, у неё во всю грудь была татуха “Beautyful”) наотрез отказалась. Она сказала, что у неё есть парень и она очень трепетно относится к гигиене; даже не разрешила губы свои подёргать. Мы перешли в зал и она стала там танцевать ещё вульгарнее. Мне было в прикол. Прошло около получаса. Я повёл её обратно на кровать, поставил её раком и начал заглядывать туда и гладить её жопу. Она всё время оборачивалась в страхе, что я засажу без презерватива. Зря переживала. Наконец конец встал и я вставил ей. Член у меня не совсем простой. Бьютифул стало больно. Она попросила поменять позу на миссионерскую. Но и в ней продержалась недолго. Тогда я перетащил её на край, сам встал коленками на пол: трахал и разглядывал её половые губы. Уплочено ведь. Её стройные ноги оказались противно мягкими на ощупь, как будто вместо мышц кости обволакивали молочные железы женщины среднего возраста. И вообще она вела себя максимально холодно, один раз даже посмотрела время на телефоне, когда амплитуда моих движений была в максимальном отклонении. Я кончил и она чуть ли не бегом залетела в ванну, вышла оттуда через минуту одетая и пошла к выходу, я проводил её. Только сейчас я разглядел её глаза. Они были как будто в линзах(может это и были линзы) – очень красивые. Я поблагодарил её и посоветовал ей поменять свою жизнь. На это она одарила меня ненавистным взглядом и молча ушла.