Дома суматоха. Дядя Яша приехал с Урала! Это отцов младший брат. Причем, как говаривал отец, любимый брат. Всего же их пятеро, и всех разбросало с родной поволжской земли по самым разным углам страны.
Кешкин отец приземлился на севере  Казахстане, у Иртыша. Здесь Кешка и появился на свет. Дядя Яша бросил якорь тоже на севере, только уральском, и варил там алюминий. Еще трое братьев Панкиных обитали кто в центре России, кто в Сибири. Всех их Кешка пока и не знал («Ниче, увидишь когда-нибудь и остальных своих дядек!» - весело грозился иногда отец).
А вот дядя Яша к ним приезжал в гости уже третий раз. Вроде и не ближе других жил, а вот зачастил. Ну, это,  наверное, потому, что тоже любил своего старшего брата. А во-вторых, хорошо зарабатывал там, на своем алюминиевом заводе, и денег ему на билеты хватало – хоть поездом, хоть самолетом.
Дядя Яша любил ездить поездом. Как он хвастался потом за столом, покупал билеты в купе, и все купе ехало с ним пьяным до самого Омска. А там дядя Яша брал такси и отсыпался, пока его везли до деревни старшего брата по гладкому шоссе целых двести километров. И все равно, выгружался он у ворот дома Панкиных все еще пьяным. А так как о его приезде уже знали из телеграммы, обрадованный папка тут же тащил его за заставленный домашними закусками и бутылками  стол, и начиналась гульба!  Отец Кешки всегда брал к приезду своего любимого брательника или отпуск, или отгул и оставлял совхозную кузницу на одного молотобойца. 
Надо отдать должное, перед тем как засесть за стол, дядя Яша никогда не забывал поднять на руках кверху своего племяша Кешку,  потереть отросшую за дорогу жесткую щетину о его лицо, пробормотать: «Че-то ты херово растешь!», поставить на землю и подарить ему трояк (два раза уже дарил, и что характерно, мама их ни разу у Кешки не отобрала, а разрешила потратить их на себя. 
А вот мама Кеши очень не любила приезды дяди Яши. Он обычно был у них в гостях недели полторы, и все эти дни братья бывали пьяны и очень шумны. Случалось, что и спорили по каким-то пустячным поводам,  и спор переходил в драку. Но драки эти были какие-то странные. Обычно разъяренный Кешкин отец пару раз ударял дядю Яшу по лицу, у того из носу сразу текла кровь, и дядя Яша начинал плакать, рвать на себе рубаху и визгливо кричать:
- Че. Сильный, да? Ну,  бей меня еще! Режь меня, ххад! Нну?
Сдачи старшему брату он никогда не давал, и за это отец начинал обнимать его, жалеть  и плакать вместе с ним. Потом они ушли умываться и снова садились за стол, выпивали и пытались петь, но только безмотивно кричали слова  песен и отчаянно мотали одинаково кудлатыми головами.
Мама, скрестив руки под высокой грудью, обтянутой простеньким ситцевым платьем,  смотрела на братьев презрительным взглядом, потом плевалась и, хлопнув дверью, уходила на двор – хлопотать по хозяйству.  Дел к тому времени там скапливалось из-за гульбы братьев более чем достаточно. Следом шел и Кешка, чтобы помочь матери.
Но было бы неверным сказать, что братья в эти дни только и занимались тем, что  гулеванили. Пару раз они обязательно затевали рыбалку. Отец брал у соседа накрученный на два «костыля» пятнадцатиметровый бредень, братья вскидывали его на плечи и, неравномерно покачиваясь и перешучиваясь или переругиваясь на ходу, шли на озеро Долгое, в котором водилась всякая рыба: караси, лини, щуки, окуни, сорога. Да, впрочем, и всё.
Это на Иртыше, который протекал в полукилометре от Долгого, сортов и видов рыб было куда больше. Но от этого Долгое не было обделено вниманием рыбаков: здесь не было течения, было не так глубоко, как на Иртыше,  и потому ловить рыбу с помощью самых разных снастей было куда сподручней. Хотя бы тем же бреднем. Или ставить вентеря.
Но вентерь ловит рыбу сам, без участия рыбака. А бредень надо было тащить по воде (тут тебе и купание!), и когда крупная щука влетала в мотню, это ощущалось по ее рывкам и толчкам, что очень возбуждало рыбаков и  вполне походило на настоящую  рыбалку, хотя на самом деле было браконьерством.  Но отец с дядей Яшей не боялись: рыбинспекторы гоняли браконьеров  на своих скоростных  моторках по Иртышу, а здесь, на озере,  их кто поймает?
А как они матерились, когда некоторые наиболее умные темноспинные щуки,  устремив вперед и вверх свои сомкнутые  суженные пасти и злобно смотря по бокам и перед собой темными зрачками круглых, слегка выпученных  холодных глаз, стремглав выскакивали из воды и,  перелетев через  крыло бредня,  с брызгами  плюхались в воду позади него.
Но оказавшимся перед все загребающим на своем пути мелкоячеистым  и полностью перегородившим ерик  Ручьинку (узкую длинную протоку между двумя частями Долгого)  карасям, линям и чебакам, если только они не успевали заныкаться в растущие по берегам камыши,  деваться было некуда.  И они,  в конце концов,  оказывались в мотне, которую мокрые и грязные, искусанные комарами братья выволакивали на берег в конце Ручьинки, и возбужденно переговариваясь, выпутывали из выдранных бреднем с озерного дня водорослей трепещущих разноцветных рыбин: золотистых карасей, бронзовых линей, зелено-полосатых  разбойников окуней, серебристых сорожек, яростно бьющих хвостами  темноспинных и белобрюхих щук. Все они перекочевывали в клеенчатую сумку, которую, нагруженную провизией и выпивкой, тащил за отцом и дядей Яшей  Кешка – без него рыбалка никак не могла обойтись. Он помогал рыбакам спускать в воду мотню бредня, потом  палкой выпугивал из камышей рыбу. 
После нескольких таких заходов отец и дядя Яша  выпивали здесь же, на  бережку, пока подсыхал разложенный на травке бредень, принесенную с собой бутылку водки, закусывая огурцами, помидорами, салом и вареным мясом. И к вечеру, довольные, возвращались домой, чтобы через пару часов снова усесться за стол, к поспевшей свежей ухе, которую им сварганила мама, или к  зажаренным в сметане карасям.
Уставших от рыбалки, отяжелевших от еды и обалдевших от водки, спать их мама укладывала в зале на раздвинутом диване, и братья почти сразу же  пускали такого храпака, что висевшие над диваном шторы ходили ходуном, а в серванте позвякивала посуда.   
В общем, вот так содержательно проводили свои законные отпуска, или у кого что было, отец и дядя Яша. И мать не могла дождаться, когда же дядя Яша свалит к чертовой матери к себе обратно на Урал, потому что из-за него его старший брат  напрочь забывал на эти суматошные дни о всяких работах по хозяйству, которых в деревне у нормального мужика всегда полно.
А в тот теплый августовский вечер братья вернулись с традиционной рыбалки недовольные: они допоздна бороздили бреднем любимый ерик Ручьинку, но кто-то в этот день до них основательно процедил  ее вдоль и поперек, и все, что попалось незадачливым рыбакам, не потянуло и на килограмм.  А обычно они приносили не менее ведра рыбы.
На дворе уже было темно, когда удрученные братья вернулись домой и при свете лампочки, висящей  над входной дверью в дом, развешивали бредень для просушки на заборе. Кешка, демонстрируя свое знание рыбацкого дела,  вытаскивал из ячеек снасти застрявшие в них влажные лохмотья  водорослей, хворостинки и обломки пересохшего камыша. 
И тут над их двором со стороны иртышского берега послышался какой-то непонятный шум. И над домом Панкиных очень низко пролетела целая стая гусей и с гоготом приземлилась через дорогу,  на пустыре за домом их соседей немцев Лейрихов. Почти тут же из темноты возникло показавшееся огромным еще  одно  бело-серое тело с длинной шеей, увенчанной желтоклювой головой,  со свистом  машущее большими крыльями, и прямо посредине двора Панкиных приземлился… крупный гусь!
Тормозя, он проехался своими оранжевыми перепончатыми лапками по утоптанной земле, неспешно сложил раскидистые крылья и громко загоготал, озираясь по сторонам.
Но никто из собратьев ему не отозвался. Панкины гусей не держали, только десятка два куриц. А у Лейрихов гусей было много,  наверное, штук тридцать, больше всех в деревне  – это вместе с молодым  приплодом. И почти всех они забивали на зиму и замораживали в холодной кладовке. Кешка в начале  прошлой зимы видел, когда мама послал его к соседям то ли за содой, то ли за уксусом, как старшая дочь Лейрихов, Марина,  в сенцах опаляла над газовой плитой тяжелые бело-желтые гусиные туши – они большой грудой лежали на клеенке на полу, и в сенцах стояла невыносимая теплая вонь от горелого пера и опаленной гусиной кожи. 
Лейриховские гуси ближе к осени (в начале лета их, подросших, но еще покрытых желтым  пушком, и неуклюже ковыляющих, дети Лейрихов сами выгоняли  на луга, и первое время сами же их пасли) уже сами  умели  улетать со двора на  луга под крутым берегом Иртыша, чтобы щипать там сочную травку и купаться на теплом мелководье, и таким же макаром, по воздуху,  самостоятельно возвращались обратно домой.
Очень умные были у Лейрихов гуси. Но вот эта молодая гусыня – Кешка уже умел по форме головы и клюва,  рисунку корпуса  различать гусаков и гусынь, - оказалась или глупее других, или просто отстала по какой-то причине от стаи  и, промахнувшись, приземлилась  в чужом дворе.
Поняв это, она тревожно озиралась и негромко гоготала, как бы спрашивая: «А куда это я попала, а, товарищи?»
Но пьяный мужик гусю не товарищ. Дядя Яша сразу смекнул, что сегодняшнюю вечернюю трапезу можно, и нужно, украсить похлебкой из гусятинки. И он,  подтащив за собой еще не конца вывешенное на забор крыло бредня,  ловко накинул его на  гусыню. Птица стала биться под пленившей ее сетью, пыталась просунуть голову наружу, но через мелкую ячейку бредня просунулся только ее оранжевый приоткрытый клюв, в котором вибрировал желтый узкий язык. Гусыня возмущенно  шипела.
Следом за сетью на гусыню насел уже и сам дядя Яша.
- Ну, че ты, стоишь, помогай! – сердито просипел он отцу. –Давай, вытаскивай гуся-то!
И Кешкин отец, заразившись азартом брата,  плюхнулся рядом с ним на коленки, стал выпутывать гусыню из бредня. А гусыня уже не просто шипела и гоготала – она самым неприличным образом орала, видимо, чуя свою близкую кончину. Внезапно, заслышав ее голос, загалдели гуси на той стороне  улице, во дворе Лейрихов.
- Ай, сука! – закричал вдруг дядя Яша и схватился за глаз. Это разозленная гусыня, улучив момент, долбанула его своим тяжелым клювом в лицо прямо из ячейки бредня. – Братан, крути ей шею скорее!
Кешкин отец стал суетливо добираться своими толстыми корявыми пальцами к шее гусыни под крылом бредня. Кешка понял, что сейчас этой большой птице сделают очень больно, отчего она должна будет умереть.  А потом ее ощиплют, сварят и сожрут под водку и пьяные разговоры.
И Кешке стало очень жалко глупую гусыню, по непонятной причине свалившуюся с неба к ним во двор, и теперь отчаянно и безуспешно пытавшуюся вырваться из лап наседавших на нее мужиков.
Конечно, Кешка уже знал, гусыню эту в любом случае ждал аналогичный конец. Но не сейчас, и не здесь. И вообще, она – чужая, гусыня эта, к Панкиным залетела случайно.
- Папка, отпусти гуску! – звонко,  со слезами в голосе  крикнул вдруг Кешка.
Отец только досадливо болтнул ногой в резиновом сапоге: он  уже обхватил  крылья гусыни, которыми она суматошливо скребла по земле, и, прижав их к ее туловищу, встал с птицей на руках на ноги.  Потом посмотрел вправо, влево, увидел колоду под навесом дровяника с воткнутым в нее топором, и направился к ней. Дядя Яша, все еще держась за глаз, поспешил за ним.
Значит, отец не будет крутить гусыне шею, как ему посоветовал дядя Яша, а поступит так, как он всегда делал с приговоренным к обеду курицами, после чего  бедная обезглавленная птица еще несколько секунд могла бегать по двору, хлопая крыльями и орошая землю кровью из обрубка шеи – Кешка пару раз видел эти экзекуции. Впрочем, воспринимал он их без особого содрогания, а скорее, с острым любопытством, да и отец сознательно не прогонял сына в такие моменты, справедливо полагая, что деревенский пацан должен знать, что к чему: что булки не растут на деревьях, а мясо в супе появляется не по мановению волшебной палочки.  Но красивую и большую гусыню ему было почему-то очень жалко. 
Кешка догнал отца и вцепился ему сзади в рубашку, выбившуюся из-за пояса брюк:
- Не трогай гуску, папа! – упрямо сказал он отцу, когда тот обернулся с гневным удивлением на лице. – Ты же сам мне говорил: чужого – не брать!
Отец конфузливо  остановился – он уже начинал трезветь.
- Да чё ты его, бля,  слушаешь, сопляка этого! – с раздражением сказал дядя Яша,  и даже легонько шлепнул Кешку по затылку – руку от глаза он уже убрал, и под ним начал припухать заметный синяк. – Ишь,  какой честный выискался. Гусь сам к нам залетел, значит, наш!
- Нет, не наш! – уже истерично закричал Кешка. – Не наш, не наш! Отпустите его!
- Это че тут у вас такое, а?
На шум из дома вышла мама и, вытирая руки о передник, подошла к компании спорящих мужчин.
- Откуда гусь-то?  На рыбалке, ли че ли, поймали?
- Это Лейрихов гусыня, - всхлипывая, пояснил Кешка. – Отбилась и к нам попала. А они хотят ее в суп…
- Теги-теги-теги! – послышался озабоченный зов со  стороны двора соседей. Похоже, что  тетя Эля Лейрих  уже хватилась  недостающей птицы – она их всегда пересчитывала после того, как гуси сами возвращались с лугов.  И вот вышла за калитку и стала наугад кликать где-то заплутавшую гусыню. – Теги-теги!..
- Га-га! – вытянув шею, радостно и трубно отозвалась с рук отца гусыня. – Га-га!
- Га-га-га! Га-га-га! – загомонили почти все разом остальные гуси на дворе Лейрихов.
Дядя Яша бросился ловить клюв гусыни, чтобы зажать его.
- А ну,  отпустите гусыню! – мгновенно оценив обстановку, сама, как разгневанная гусыня, прошипела мама. – Еще этого позора мне не хватало! Я кому говорю!
Отец виновато заморгал и поспешно поставил гусыню на землю, тут же заковылявшую к воротам.  А Кешка уже бежал впереди нее, чтобы открыть калитку и выпустить отвоеванную им птицу…
Утром мама разогнала всех, кого куда: дядю Яшу на автобусную остановку на трассе, отца на работу в кузницу – управляющий уже приходил накануне справляться, когда он выйдет, наконец, на работу. А сама с Кешкой пошла на огород под берегом  снимать поспевшие помидоры.
И когда они только начали срывать с пригнувшихся к земле  помидорных кустов разноцветные прохладные томаты – желтые удлиненные и  багровые круглые, -  над ними,  от деревни  к лугам,  спикировала большая гусиная стая. Они летели  дружной компанией, за гогочущим крупным гусаком. И отстав ото всех, за ними летел еще один гусь.
Он махал крыльями как будто наравне со всеми,  но летел почему-то медленнее. 
- Это она! – радостно закричал  Кешка. – Вчерашняя гусыня.  Вот же  дура – опять отстала!..