Художественное произведение.
Все события основаны на правде и на лжи.
Посвящается  не каждому, но всем.


Содержание:

•    От автора
•    Свиньи
•    Космонавт поневоле
•    Рыба-член
•    Коллекционер
•    Всадник без головы
•    Растабун
•    Критика чистого наркотика
•    Последний нагваль
•    Бутиратник
•    В клубе
•    Бабочка
•    Ля трюк
•    Человек-свисток
•    Палата №6
•    Место без «Я»
•    С Новым Годом!
•    1
•    Легенда о «шняге»
•    Облегчение
•    Вайшамбала
•    In situ
•    Евангелие от наркомана
•    Санта Будда
•    Глава последняя

Если пишешь пьяным, то правь трезвым, если пишешь трезвым, то правь пьяным.
Тим Лири

От автора
Пожалуй, что эту часть я напишу, когда появится настроение.  Так что, если она все же написана и дальше есть какой-нибудь текст, то настроение появилось. Скорее всего, написана она методом «от противного» к предыдущей части, чтобы создавался ощутимый контраст. Если она не написана, то либо настроения еще нет, либо написать ее уже некому, а если есть кому, то нет возможности или незачем.
Вот и появилось настроение. Поэтому приступаю. В этом небольшом предисловии,я бы хотел сказать, что мне хочется выразить очень многое. Но выразить все это мешает неспособность, описать словами, свои ощущения и моя личная заурядность, которая постоянно ставила меня перед необходимостью делать очевидно незаурядные вещи, чтобы доказать себе свою уникальность. Ведь идиотов, не считают заурядными личностями, их считают просто идиотами.  Эта неспособность к передаче усугубляется бездарностью и необразованностью, поэтому приходится идти на единственное, что остается возможным. Нужен текст. Но его нет. Но он все равно нужен. Место должно быть чем-то заполнено, чтобы на этом месте можно было что-то увидеть и не считать его пустым. Литературное произведение без текста не будет литературным  произведением по определению, поэтому текст - это обязательная необходимость, которая не может отсутствовать. Его все равно нужно где-то взять. А где можно взять текст? Только там, где он уже есть.
Знаете ли вы уральскую ночь? О! Вы не знаете уральской ночи…

Начало текста уже есть. Теперь его нужно продолжать где-то брать, пока не будет достаточно. Но где взять продолжение? Я не помню дальнейшее продолжение оригинала, потому что со времен школы прошло много времени. За книгой я не пойду, потому что нельзя из-за уважительных  причин и медицинских противопоказаний - мне лень. Мне не хочется  напрягаться, чтобы посмотреть, а что же написано в книжке для четвероклассников. Проще взять текст еще откуда-нибудь, где его навалом, но чтобы подходило по смыслу к предыдущему. Не охота что-то исправлять, стирать написанное с небольшим, но все же усилием, совершив для этого труд.  Придется чувствовать себя дураком, потому что сделал нечто впустую. Ну уж нет. Сами дураки! Ничего не буду править.
Просто добавлю еще кусок текста на ту же тему, а если на ту же самую тему не получиться, то добавлю на любую другую. Тогда это будет похоже на футуризменный модернизм и получиться новое направление в искусстве, которое многим не понятно, потому что новое. А значит все равно сами дураки! Культурно совсем не развиваетесь,  читая только ширпотреб, который сами же считаете ширпотребом.  Прочитав одну страницу вашей однодневной,сентиментально-детективной макулатуры, узнаешь не больше, чем прочитав надписи на стене общественного вокзального туалета. Каждый знает это, но продолжает топить свою тягу к высокому искусству, в бульварной продукции.  Душе хочется большего - вечного, чистого, настоящего. Но погружаясь, в бредовое чтиво, найти это все равно не получается.  Хрупкая надежда, томящаяся по возвышенному, сменяется разочарованием, разрушенная и оскорбленная низменным и подлым. Как  пропадающий во тьме, взывающий о свете, об указании на путь, человек переходит к новой странице. Может быть все же?... 

С видом знатока, способного мимолетным взглядом, отличить шедевр от посредственного мусора, а шедевр из мусора от мусорного шедевра, он проглядывает содержимое страницы. Затем небрежно вырывает ее, словно подчеркивая свое презрение, без всякой заботы о положении линии отрыва. Это жест, уничижающий ценность творения до полного ничто. Движение аристократа, утонченного эстета,  который не опуститься до каких либо эмоций, суждений или критики к плебейской литературе для недалеких и неграмотных. Это для других людей, с другими потребностями. Для помета четырех поколений немытых крестьян,радостно улюлюкающих,во время свального совокупления с одновременной ловлей насосавшихся вшей. Всей гурьбой укрывшихся с головой, под толстой рогожей, заплатанной кусками мешковины и ветоши, чтобы начать задыхаться, терять сознание, забалдеть в духоте и спертости кишащей жизнью, компостной кучи из беспорядочных частей тел, не стиранного рванья, и истлевшей требухи. Захмелеть от вдыхания едкой, густой, смеси угара и удушливого смрада, и зайтись новым приступом животного веселья. Нет никакой возможности сопоставить эти два мира, поэтому остается только отсечь. Исключить, как миф, или сказку, как несуществующее и не доказанное, но сделать это наоборот  - несуществующее, потому что существование доказано. А как можно относиться к «никак», кроме никак? Вырвав прочитанную страницу, человек начнет читать следующую. Просто, чтобы что-то читать. Что угодно, причем не важно, что именно. Хоть порванную однодневку, раз ничего другого нет, а надписи на стене были прочитаны, первым делом.
Одним словом если будешь читать дальше, то станешь аристократом, сидящим в туалете.

Когда человек станет приобщаться к истинному искусству, то откроет для себя футуризменный модернизм, выполненный марафонописью, который является, или считается, направлением, или течением в искусстве. Причем это действительно так, как бы не считал иначе, кто угодно вообще.
Недавно открыли, попробовали и провозгласили новым искусством, то есть, даже не скромным течением, а сразу целой рекой, определенный образ поведения и взаимодействия с предметами. К сожалению, совершенно не обратил внимания на присвоенное этой разновидности творчества официальное название. Я не мог ни представить, ни серьезно думать,  о том, что это слово может когда-нибудь мне пригодиться. А уж тем более, что буду что-то доказывать, используя его, как пример того, что названо искусством.  Тогда я не посчитал увиденное искусством, а воспринял его, как общеизвестное заболевание с устоявшимся названием, поэтому не было нужды забивать голову синонимами.  Тем более синонимами не успевшими прижиться, употребляющимся лишь определенной группой людей, которая тоже определена по конкретному признаку, соответственно этот термин являлся «профессиональным». Их много и нет общих для всех. Даже между одинаковыми профессиональными группами, расположенных в разных местах, могут быть различия. Лучшей позицией на тот момент показалось, та же, что и сейчас - не забивать голову, и узнавать по мере возникновения необходимости.
Когда я пинал «говно», и заканчивались «бабки», то не получалось взять «коробок».  Тогда я начинал думать что же делать, что-то делал, потом опять пинал «говно», опять не хватало на «коробок». Наверное, потому что там, где я что-то делал, мне дали «кот наплакал» сколько «бабок», а затем я или меня посылали «на три буквы». Если посылали меня, то потому что отпуск по трудовому законодательству только раз в году, если посылал я, то поэтому же. Чтобы не «протянуть ноги», и не положить «зубы на полку» мне приходилось, ничего не делать. Поэтому от природы мне приходилось думать только о тех расходах, которых могло бы и не быть.    За время, пока я что-то делал, появилась необходимость узнать про «аркашку», узнал, что мне нужно делать, чтобы кто-то другой смог «прозвонить», разобраться и починить, а вернувшись, мы вместе закрыли «наряд». После этого я сказал бы, что другой пинал «говно», а я «прозванивал», причем всю «цепь». Оказалось что «сотка» меньше «двушки», что «залив шары» охраняешь «объект» гораздо увереннее, не опасаясь бандитской пули, выпущенной при вооруженном захвате полубака «соляры», которую можно слить из трактора.  Только время, называемое «смена», позволило открыть временной парадокс - «надравшись» охраняешь не только лучше, но еще и гораздо быстрее.
Название этого нового искусства, не было мне интересным тогда.  Это слово вскоре должно было исчезнуть окончательно, как вышедшее из употребления. Исчезнуть вместе с носителями, которых станут учить названию, общепризнанному во всем мире. Не для перевоспитания, а в ответ на задаваемый ими вопрос, почему он здесь уже два месяца и почему же его не выпускают, несмотря на дерево за окном, понедельник, и 11.11 на ручных часах?  Этот жанр искусства не моя выдумка, а все изложенное показывали в телевизионном эфире. Там же гламурное и международное сообщество искусствоведов, название которого не помню, но один из них был в очках, признало его, как одно из остальных. В том же ряду с живописью, музыкой, литературой, скульптурой, танцем и остальным, согласно мнению того сообщества, теперь находится психиатрическое заболевание.
Суть искусства была проста - прыгать и рвать зубами газету, беря ее из кучи расстеленных на полу газет. И желтый надувной телефон. Что там делал телефон, являлся он декорацией или искусством не было понятно. Поэтому просто желтый надувной телефон.
Футуризменный модернизм, выполненный в виде марафонописи - это новая форма литературы. Примеров из авторов привести не могу.
Это форма литературы не для людей, которым ближе жизнь более естественная, природная,созвучная со всем вокруг. Соответственно своей среде, но при этом, обладая своей личной средой, неизменной от природы.  Окружающее лишь наша колыбель, природа – это наша мать.
Не для тех, кто лежит в бетонной ячейке многоэтажного здания. Когда среди сделанных по госту, работающих по стандарту, выходящих серийно вещей, в открытую после летнего дождя форточку внезапно дует свежий, прохладный ветерок. Он приносит с собой, неуловимые воспоминания о чем-то далеком, расположенном не здесь, но, все равно,непонятно знакомом и близком, как будто там уже был. Прохлада, пришедшая с ним, прикасается к памяти о смутном «когда-то», и «где-то». О чем-то непонятном, потому что нет точных ответов, но настолько несомненном, что забытые чувства, словно узнав по едва уловимым чертам огромное целое, пробиваются снова, вновь напоминая о себе, волнуя, смущая.  Эти чувства, рождают попытки  вспомнить, откуда они, почему так знакомы, где было так же, и что именно. Всплывают общие картины, не имеющие отношения к чему-то конкретному, к точному месту или времени, они лишь примерно «оттуда же», примерно «тогда же», и примерно «те же». 
Какие-то, раскинувшиеся вокруг, необозримые просторы, спокойные и вечные, прекрасные, чистые и безразличные. Равнины, пересекаемые блестящей нитью речушки, кроны деревьев и рощиц, похожие на округлые бесформенные комки, яркое солнце, озаряющее лучами каждый уголок, делая каждую мелочь видимой для глаза. Словно с глаз сняли невидимую пленку, со свойством делать предметы неразличимыми вдали, «что там такое кругло-серое с ямкой»? Все становится предельно точным, ясным, ничего неразличимого, нет неуверенности, размытости. При освещении этим светом, все становится не только светлее, но и детальнее, как под увеличительным стеклом. Предметы не увеличиваются, остаются такими же, но становятся подробнее, словно были поднесены к глазам рукой, рассмотрены и возвращены обратно. Самого солнца при этом на небе нигде нет. Ни в одной из сторон, но если поднять голову, чтобы посмотреть прямо над собой, то становится понятно, откуда исходит сияние. Солнце настолько высоко в небе, что его не видно, оно не слепит, не мешает, а лишь греет и освещает  кристально отсутствующий, прохладно несуществующий воздух. Вокруг необъятное пространство, его невозможно охватить, нельзя ощутить, как одно, место, или запомнить как пейзаж, потому что все в нем, все в этом, и можно только здесь быть. Тогда от бессилия уместить все в рамки привычного, внезапно возникает ликование. 
Это чтение не для каждого. Не для человека, который будет стоять у окна, вдыхая всей грудью, полными легкими, прохладную из-за недавнего ливня волну, желая ощутить дух простой, естественной жизни, идущий от кончика пальца, которым почесал, там, где очень чесалось. 

Свиньи.
Очень сложно дописывать что-то к чему потерял интерес. С такой проблемой сталкивался Кьеркегор. Он писал книгу в которой развивал определенные темы, но никогда не доводил их до логического конца. Его произведения оставались незаконченными. Когда публика требовала  продолжения, то он просто отвечал, что уже успел забыть с чего начинал  и ему проще написать еще одну книгу, чем продолжать старые рассуждения.
Однако необходимо поставить некую точку, как-то обозначить, что произведение дописано. Это можно сделать либо в предисловии, либо в заключении. Эта глава — просто продолжение предисловия. Она написана последней и должна подвести итог всему тексту, написанному в стиле шизописи и борзописи. Кроме того, она охарактеризует стиль всего произведения.
В царской России жил артист с фамилией Андреев-Бурлак. Однажды он выступал в Казани, где должен был прочитать публике со сцены рассказ под названием «Свиньи». Он вышел и громко произнес название: «Свиньи!». Внезапно он замолк, потому что забыл дальнейший текст. Публика некоторое время сидела в недоумении, затем потихоньку стала роптать и в конце концов артиста стали громко освистывать. Людям показалось, что артист назвал свиньями сидящих в зале.
Он вспомнил текст и начал его произносить, но толпу было уже не остановить. Артист покинул Казань и больше никогда там не появлялся. Неразумная толпа так и не поняла что же им пытались  сказать.
Вы готовы, свиньи?