Этот случай заставил меня с утра рассмеяться так, что я еле мог себя сдерживать, зажимая рот руками.
Прохладным весенним майским утром я неожиданно для себя решил проехаться на трамвае.
У меня был в запасе час времени. Москва была очаровательна, глаза слепило молодое, ласковое солнышко.
Сегодня у меня наступил выходной день, несмотря на то, что для всего остального столичного организма сегодня был пока только пятничный предвыходной, но, тем не менее, будничный день.
На Самотёчной, залитой солнцем улице я сел в трамвай под номером семь, который обещался меня доставить до центральной площади  трех вокзалов.
За спиной у меня был спортивный рюкзак с парой носков, компьютером и шортами, а так же пустой пластиковой бутылкой с  зажигалкой.
Впереди было пять весенних дней в деревенской глубинке. Дней весьма желанных и ожидаемых. Сидя вечерами в своей панельной двенадцатиэтажке и тоскливо взирая на голые ещё тополя и березки, я представлял, как сидя на низеньком стульчике, я растапливаю щепой белокаменную русскую печку. В комнате уютно пахнет березовыми дровишками, а за окном всё зелено-зелено.
Места там, конечно волшебные. Я таких нигде ещё не встречал. Это те места, в которых время способно останавливаться, вбирая в себя  далекие туманные образы, сохранившиеся с давних пор.
Эти места с глубокой молчаливой историей, с нетронутой природой, с естественными застывшими пейзажами. Подобные можно часто видеть на картинах неизвестных художников, продающих свои картины где-нибудь на Арбате, или Чистых Прудах. Такие же пейзажи смотрят на нас со стен Третьяковской галереи, но авторы у них именитые, умудрившиеся  красиво вписать  своё имя в книгу человеческой летописи.
Взобравшись по крутым прорезиненным ступенькам, я очутился перед водительской будкой. В этот момент, ведомые электроприводом двери сзади меня, захлопнулись, и трамвай плавно тронулся.
С тех пор, когда я в последний раз на моей памяти садился в трамвай, он был в форме батона докторской колбасы и гремел по рельсам на всю проезжую улицу. 
Глухими обледенелыми зимами, этот трамвай был долгожданным маяком тепла, спасавшим от жгучего мороза и хладнокровного северного арктического ветра.
Улицы изменились не сильно, и лишь проезжая часть по краям спорткомплекса временно была похоронена заезжим фермерским рынком.
Двигаясь со стороны центра в область можно ощущать необычное состояние, когда вместе с отдалением от одной улицы к другой меняется атмосфера и внешняя и та, что внутри. Неспешное, расслабленное течение, меняется на шумное, гулкое, пылящее автомобильное облако, сдобренное ядовитым газовым смогом.         
На «Проспекте Мира» трамвай надолго пришвартовался для погрузочно-разгрузочных человеческих перемещений.
Новые лица тоже в чем-то изменились, а в чем-то оставшись прежними. У кого-то странный, местами озадаченный, местами напуганный вид, кто-то явно устал уже с утра, не успев толком ещё проснуться.
Вечно молодые мальчишки, звонко впрыгнув в трамвай, пролазили под турникетом, либо перемахивали его сверху. Они даже не то, чтобы умышленно игнорировали его наличие. Пока они были в том возрасте, когда было бы бесполезно пытаться объяснять им, что такое турникет, гражданские права, или еще какая-нибудь подобная белиберда. Пока, они просто видели перед собой примитивного устройства препятствие, которое они ловко обходили, выгодно пользуясь вдобавок своими эргономичным ростом.
А вот девочка аналогичного с мальчишками возраста, остановилась перед турникетом, достала деловито свой электронный проездной билет и приложила его к считывающему устройству турникета. Говорят девочки взрослеют раньше, это заметно… Хм… 
Вот мы подъехали к школе, в которой я когда-то учился. Воспоминания-вспышки быстро промелькнули в памяти при виде знакомых желтых всё таких же пошарпанных стен. Особо приятного, или интересного, правда, не вспомнилось… Ивлюшкин, со своей вечной шелудивой ухмылкой,  бабушкин внук метр восемьдесят дылда Женя Минин, с которым мы дрались на баскетбольной площадке за школой. Снежки перед главным входом, футбольные хулиганы на остановке и мы, кучка пацанов, вечно прогуливающих уроки.
Остальные мои одноклассники в этой школе были заурядными. – Нет, они были весьма успевающими по программе. Более того, они были из лицейского класса. Все дети-гении, как на подбор. В восьмом классе с уже умными, деловыми лицами, уже соблюдающие приличия. Их по- своему хочется пожалеть, ведь это та часть людей, которым чужда задорная и временами опасная свобода. Зато её однозначно выбирают для себя хулиганы. Хулиганы редко задумываются  последствиях своих деяний. О последствиях думаешь лишь только уже столкнувшись с ними. Сидя пьяным в милицейском «обезьяннике», грязно поливая матюгами ментов, демонстрирующих к слову, не дюжую стойкость и выдержанность. Или склонив голову над унитазом, изрыгая из себя почти уже полностью прошедшую стадию энтропии пищу, напившись водки и заедая её белым хлебом с майонезом. 
В это время эти дети-гении сидят за своим письменным столом со включенной настольной лампой, в мертвой тишине своей комнаты. Их учебники открыты на множестве закладок, на носу у многих уже очки. Юные совсем ещё глаза посажены от чтения при тусклом освещении. Они вбирают в себя, как пылесосы те важные номенклатурные знания, которые им потом могут пригодиться в жизни. Абсолютное большинство этих знаний, конечно так и останется запечатанным в тетрадках.  Это те тетрадки, которые хранятся  десятилетиями в полиэтиленовых мешках, пылящихся обычно где-нибудь на антресолях, а при случае их разбора, с удивлением обнаруживаются.
-О. В этой тетрадке у меня была химия. Вот валентности изображены, переворачиваем страницу. Геометрия. Довольно сносно скопированные фигуры в разрезе, но лишь скопированные с доски. Из знаний в области геометрии я с ходу могу назвать «ЧТД», то есть, что и требовалось доказать и еще забавный стишок про биссектрису, которая как крыса бегает по углам и делит эти углы пополам. Учительница по геометрии Мария Ивановна (Ещё одна загадка современности – почему всех учительниц по математике зовут Мария Ивановна), меня ненавидела и поставила перед школьным директором вопрос таким ребром,  - либо Виницкий, либо я. Директор, видимо понимал, что вряд ли я смогу вести уроки геометрии вместо Марии Ивановны и я был переправлен в лицей, прямиком в класс математических гениев. Туда я попал, конечно же, не благодаря своей успеваемости, а потому, что мой отец сделал за свой счет ремонт в лицейском спортзале.
Жизнь тоже порой любит иронично похихикать.
Понятно, что при виде меня, все лицейские учителя чертыхались и крестились. Они понимали, что их учения мне непонятны, а значит скучны. И действительно, любимым моим занятием в моменты безделья на уроках было собственно срывание этих уроков.
Я плевался из трубочки в увлеченных «ботаников», передавался записками с девочкой Таней, от которой я в тайне был просто без ума. Но Танька была выше меня почти на голову и я, по всей видимости, не являлся героем её девчачьих дневников. Однажды я набрался всё-таки смелости признаться ей в своих чувствах.
Я  три дня готовил свою короткую, но пламенную речь, заучивал её потом перед зеркалом, потом узнав телефон её ближайшей подружки, я звонил этой подружке. Я просил её передать, что очень Люблю Таню, что она героиня моих снов, что мое сердце жаждет встречи. Марина обещала помочь. И действительно, через день она перезвонила и сказала, - Таня будет ждать тебя завтра, на большой перемене возле спортзала.
Этот звонок поверг меня в дикий восторг, а с ним и в дикий ужас! Признание в любви, момент истины. От одной мысли, что предстоит стоять, смотря на неё снизу вверх, говорить эти сокровенные слова, бросало в дрожь, но я желал и верил.
Утром я был цвета папье-маше, собранный, со стальным холодным взглядом, с испариной на лбу. Большая перемена после третьего урока. Какие там функции графика… Я был где-то далеко в облаках, судорожно повторяя про себя слова признания.
Наверное, такое переживал каждый мальчишка. Но каждый раз это так по новому, так уникально и неповторимо. Такие моменты въедаются в память на всю жизнь.
Особой неожиданностью не стало то, что после третьего урока, Таня не пришла, а вместо неё пришла Марина и сказала, - Таня просила передать, что очень тронута, но она не может подойти.
-Тронута,- но не может, - подумал я. Тронута, но не может… Ну ладно. Спасибо, что помогла.
После этого случая я сочинил про Таню стихи. Они звучали так:
Наша Таня без изъяна,
Жаль, что похожа на обезьяну.
Таня смеялась, чаруя своей ослепительной улыбкой, а я был рад, что хоть немного смог насолить ей в ответ.
Спустя года, Таня, естественно вышла замуж, родила двоих детей и гуляет теперь с колясками вокруг дома, а с нею, всё та же верная  её подруга Марина.
Вот уже через пару поворотов выглянет своими шпилями площадь вокзалов.
Не люблю вокзалы. Хотя безумно люблю поезда. Они снятся мне постоянно. Чаще всего я в своих снах вижу, что я вечно куда-то спешу, куда-то еду, пересаживаюсь с поезда на поезд, иногда опаздываю, иногда поезда уходят, так и не дождавшись меня. Как и в жизни… Но с какого-то момента я уже не особо переживаю по поводу их ухода. – Уходят чужие поезда, на наши поезда мы обязательно успеем!
-Уважаемые пассажиры, - раздался голос девушки из динамика. – Будьте внимательны, не оставляйте свои вещи в салоне трамвая.
Далее произошло совершенно неожиданное.
Низким голосом почти басом, таким, каким читают черные колдуны свои молитвы в полночь, все та же девушка в динамике протяжно произнесла,  -Следующая остановка Каланчооовская… - Последние слоги она затянула так, будто бы кто то выключил её из розетки.
- Осторожно, двери закрываются, - продолжила она далее уже вполне привычным тоном.
От неожиданности и какой-то вопиющей нелепости этой ситуации, я тихонько захохотал, прикрыв рот ладонью. Лица людей вокруг были совершенно невозмутимы, и от того мне стало ещё смешнее. Я отвернулся к окну и опустил голову, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в голос на весь трамвай. 
Таким мерзким, демоническим голосом разговаривали в свое время аудиокассеты в плеерах на пальчиковых батарейках в моменты, когда заряд в них почти полностью исчерпывал свой ресурс. Сейчас подобные устройства уже история. Но тогда, это было настоящей бедой. Батарейки имели свойство разряжаться довольно быстро и, как правило, заряд в них кончался в самые неподходящие для этого моменты, где-нибудь в дороге, или на даче.
На даче нашей в то время, да думаю, что и сейчас, выбор в сельмаге, мягко говоря, скромненький. Крупы, макароны, два (дай бог) вида колбасы, и три вида сигарет. Остальное место занимают: водка, ведра, веники и всяческие консервы. Батарейки, видимо, спросом у местного деревенского электората не пользуются. Причем ни тогда, ни сейчас. Оно и понятно – на огороде не до плеера.
Наш трамвай шустро повернул под эстакадой, что напротив гостиницы «Ленинград» и выехал на финишную прямую. Меньше чем через минуту я вышел на остановке.
Пройдя по зловонному, подземному переходу, я вышел к Ленинградскому вокзалу, быстро купил билет в пустующих обычно в  будние дни кассах  и вышел на перрон.
Через несколько минут должна уже будет подойти электрика, и через пару часов я окажусь в Твери. Оттуда, на другой электричке я доеду до своей деревни. По дороге, я успею и почитать, и поесть мороженного, и послушать местных доморощенных музыкантов. В моих окнах пронесутся подмосковные дачки-деревеньки, еще недавно только оперившиеся  зелено-салатовые деревья, а над головой будет такое долгожданное, весеннее голубое небо, без единого облачка.
   
Евгений Виницкий. 9.05.2012 г. Москва