Аркадий Петрович появился через полгода после смерти отца. Весёлый, грохочущий басом, ироничный. Мишка новое материно приобретение воспринял в штыки. В десять лет от роду не просто взять и за какие-то шесть месяцев забыть батю.
Мать накануне провела с Мишкой разъяснительную работу. Бабка Дуся, немного поворчав, приняла материну сторону.
- Пойми, внуча, - старуха, как всегда вязала, - мамке нужна опора, мужик в доме. Не ерепенься, лучше помоги ей. А Аркаша - мужик хороший, не обидит.

Хороший мужик начал с того, что запретил Мишке ходить по родному дому.
- У тебя есть своя комната, вот и сиди в ней, чучело. Уроки учи, играйся, и нечего по всей избе шарахаться. Если понял, моргни три раза. Свободен, как Людвиг СвОбода!
Так Мишка понял, что свобода накрылась медным тазом, а в доме вводится казарменное положение.

Дальше поступила следующая вводная: двоечники не смотрят телевизор, не ходят в кино, не едят сладкого и ложатся спать в шесть часов вечера.
Мишка смолчал, наивно полагая, что отчим не желает ему зла. Тем более, что мать тоже молчала, как бы соглашаясь с тиранией «папаши».

В субботу Аркадий Петрович, как обычно парился в бане, новой, всего годовалой, которую смертельно больной отец рубил дембельским аккордом.
- Помру, а банька будет стоять и людей радовать, - говорил батя.
Аркадий Петрович бздавал на каменку и, не слушая крики пащенка, охаживал Мишку березовым веником. Затем выскакивал в дворик, образованный баней и дровяником, и с разбегу, брюхом вперёд, бросался в сугроб.

Мишка с ненавистью смотрел, как это жирное быдло барахтается в снегу, верещит по-бабьи и хрюкает от удовольствия. Смотрел, и в его голове вызревал план мести. Нет, спускать нельзя. Ещё отец учил его: «Запомни, сынок. Ударили по правой, подставь левую - это не наш метод. Врежь по левой так, чтобы скот до смерти запомнил.
Пойми, сегодня тебе плюнули на ботинок, а ты стыдливо смолчал, и значит, завтра это животное, пользуясь безнаказанностью, ударит твою мать!»

В воскресенье, выпив за обедом стакан водки, отчим, пребывая в добром расположении духа, позвал пасынка:
- Ну что, боец невидимого фронта? Знаешь, что такое ублюдок? Гыы, шутка! Пошли рыбу колоть? Зима нынче морозная, лёд тяжёлый, в тех малых озерцах, что по лугам, рыба задыхается. Сейчас мы с тобой сделаем пару лунок и без добычи не уйдём.
- А как это, колоть рыбу? - спросил Мишка, - Иголками что ли?
Отчим расхохотался и, глядя на пасынка, пояснил:
- Воздуха ей не хватает. Тот, что был, она уже выдышала. Делаем лунку, и только она на берег посрать вылазит, мы её острогой и в мешок! Чо тут непонятного?

Мишка представил задыхающуюся рыбу, бьющуюся головой о толстенный лёд, и ему стало страшно. Фашизм какой-то!
Однако любопытство пересилило брезгливость и жалость, и через полчаса отчим с пасынком, одетые, как в Арктику, вышагивали на лыжах в сторону озёр.

Отчим шел ходко, не оборачиваясь, только один раз бросил через плечо:
- Быстрее, чмо, ласты замёрзнут.
Мишка запыхался, и отвечать на грубости материного приобретения у него не было ни малейшего желания. Просто сознание зарегистрировало это «чмо», положив его в копилочку до лучших времен. До часа «Х».

Озера, если их можно так назвать, - это, по сути, большие лужи, оставшиеся от весенне-летних разливов, метров по двадцать в диаметре, почти круглые, воробью по колено, но, тем не менее, хранящие в себе зазевавшуюся рыбу.

Отчим, как и говорил, пробил пешнёй пару лунок в толстом льду. Упарившись, он достал из кармана бутылку с водкой и прямо из горлышка сделал пару глотков. Закурив, он надел рукавицы и взяв острогу, стоял над одним из окон.

Мишка, затаив дыхание, бдел рядом и внимательно вглядывался в свинцовую воду. Показалось или нет? Из глубины, да какая тут глубина, метр с кепкой, поднималась тень. Рука отчима мелькнула так быстро, что мальчишка не успел разглядеть деталей.
Удар, и на зазубренном конце остроги бьётся нехилый подлещик…

Вечером отчим протопил баню и теперь, как он сам выражался, говел на полке. Мишка, сказавшись занятым, контрольная по математике, закосил и в банно-прачечном действе участия не принимал. План, по сути, был уже готов. Дело за малым, осуществить. Однако нормальные человеческие страхи и установки мешали ему сделать последний шаг.

- Эй, чмушник! - голос Аркадия Петровича вывел парня из дум, - Скажи матери, пусть идёт спину тереть ххааа! Да смотри, не подглядывай, а то и тебе натру, захребетник!
- Ну, Гайдар бля, ты меня достал! - Мишка позвал мать, и когда она, посмеиваясь, ушла к отчиму в баньку, быстро сделал приготовления к основному действу.

Минут через двадцать мать, распаренная и закутанная в махровый халат, стеснительно глянув на огребающего дорожку сына, быстро просеменила в дом.
Из бани доносилась разухабистая песня, потом тишина и скрип двери. Отчим, как обычно, почти бегом, выскочил на мороз. Горячий, как чугунок из печи, красный, распаренный.
- Эх, хорошо жить, волчонок! - крикнул Аркадий Петрович, с размаху бросаясь грудью в могучий снежный сугроб.

Это было последнее, что сказал мужик на божьем свете. Впрочем, нет! Ещё был жуткий рык, хрип и конвульсии. Мишка не знал слова конвульсии, но это были именно они. Потому что вставленная в сугроб острога, нацеленная своим хищным трезубцем вверх, пробила мужика насквозь. Вокруг тела быстро расплывалось ярко-алое пятно. Аркадий Петрович дёрнулся ещё пару раз и затих. А Мишка, припустив в лицо ужаса и слезы, побежал домой. Надо же и … Эту … «порадовать»…