Одесса. 2009 год. Сентябрь.

Юсуп Кербабаев плакал во сне. Впечатлительный. Пятьдесят лет стукнуло в середине сентября, а всё ещё как дитя малое.
Вечером посмотрел новости, показывали сюжет про Таджикистан. Соплеменники добывали шлиховое золото на месторождении Шугнов.
Без приспособлений в лотках мыли тонны породы в ледяном крошеве горной реки. Таскали камни - круглую гальку, нет, не ту которой он в детстве подтирался вместо туалетной бумаги.
Огромные неподъемные валуны ворочали и перетаскивали с места на место как скопище трудолюбивых муравьёв.
За месяц этой добровольной каторги можно было намыть от силы грамм десять на двоих. Двадцать пять долларов за грамм: итого сто двадцать пять зелёных на каждого.

Если сильно повезёт, эти грошики Юсуп урвёт за день, ну пусть за два – точно.
Юсуп не был на родине чуть больше тридцати трёх лет. Во сне ему снились земляки: худые, поджарые как степные волки и снилась боль, сжирающая руки от кончиков пальцев до локтей и выше -  боль выламывающая плечевые суставы его земляков.
Юсуп Кербабаев мелко дрожал и плакал тихо постанывая.

Соня Зильберман сегодня спала в зале.
Она живёт с Юсупом девятнадцать лет.
Соне тридцать шесть и все эти годы она спит одна.
После жаркой любви, когда раскаленный стержень Юсупа жёстким поршнем шурудит в её пещере она в раскорячку уползает в зал, держа в вытянутых руках пухо-перьевую подушку, напитанную её трудовым потом и слезами.

Причин по которым она спит одна - две. Она с детства привыкла спать одна, бесстыже раскинув заголенные ноги и руки на всё пространство кровати. Всю ночь, ворочаясь, сгребая в мятую кучу простынь и одеяло.
Но главное запах.
Это было странно и необъяснимо. Каждый вечер и начало ночи проходили по одному сценарию. Соня стояла перед кроватью спальни в ночной рубашке, вся голенькая под ним.
Она как бы кокетливо говорила одним только взглядом Юсупу:

- Я так соскучилась, тело моё горячее и я дрожу под своим платьем, так хочу тебя.
- И я натрусь своим телом о твоё, кошкой буду тереться о твои плечи, руки, грудь, живот и колом торчащий стержень - и присосусь к нему, и выпью капли, пьяные капли, я хочу пить вино из твоих губ, вино - поцелуев и счастливых снов…
…и Соня скажет:
Вложи мне, воткни везде, везде, ты слышишь Юсуп!

Юсуп раздвинет Сонины смуглые от загара половинки и обовьёт их горячим дыханием, будет длинная прелюдия, он острым, как клинок языком ожжет раковину пупка, и с Соней бог – уж девятнадцатый год будет трепетно и нежно, как в первый раз изучать каждую клеточку её тела.
После всполохи звёзд и цепочка длинных спазмов внутри Сони. Она потеряет сознание на миг и вновь услышит жаркое рычанье и трудно понять кто сверху, кто снизу и сочным мясом на твёрдый шампур: плоть на плоть, пот в пот…

Насытив тела, они разойдутся, Юсуп откатится в ноги её. Соня жадно тянет воздух ноздрями и мышцы матки, мускулистой змейкой сжимают кольца.

...и как удар, наотмашь накроет Соню запах, кошмы и чужого пота, чужого...
... и руки в ноги и подушку в руки, и марш в зал…

Она могла бы вернуться после душа или утром, но спит одна, рядом с Юсупом и минуты не поспать спокойно, и у Сони есть правило: «охи, вздохи, трахи – ночью, утром и днём дела делать нужно»


В пять ровно, тихо звякнет будильник.
Юсуп побредёт в уборную, долго и тщательно будет умываться, фыркая и кряхтя. Аккуратно прикрыв дверь на кухню, расстелет маленький синтетический коврик, и долго будет молиться.
Соня не спит, крепко зажмурив глаза она прислушивается как монотонно Юсуп трёт со своим всевышним.
Она знает, закончив свои тёрки, он нехотя поест, подставляя ладонь под лепёшку, не проронит не одной крошки. Тщательно вымоет пиалу, и тихо прикрыв дверь, уйдёт в ранее утро.
Соня встаёт едва захлопнется дверь. Два часа маясь, варя кофе, роняя пепел сигареты таскается по всей квартире. За пятнадцать минут рисует лицо, впрыгивает в лёгкое пальто и спешит в сентябрьское утро…


Северный пригород Берлина Панков. Кладбище в Вейсензее. 2009 год сентябрь.

Йозеф Клецер должен быть не доволен.
Он наверняка не доволен.
Чёртовы халтурщики.
Прожил на свете всего ничего сорок девять лет и сыграл в ящик.
Мало того, что фотографию черно, белую как он мечтал  - с сигаретой в зубах на памятнике нет, так ещё и основание этого пафосного склепа дало трещину.
Всё не так, как он представлял.
Умер как шелудивый пёс, всеми позабытый и высокомерно игнорируемый и презираемый. Умер некрасиво. Страшно и обыденно. Молниеносный рак лёгких, страховки нет, веры нет.
Йозеф не пил лет шесть, но перед смертью запил жутко. Обезболивающие отверг принципиально: «пока чувствую боль – жив».
Разругался с последними приятелями, дурачьё, они пытались внушить, что есть надежда, что современная медицина…
В жопу, приятелей и медицину. Итог был ясен и прост. Но смерть, паскуда, подвела и подкачала.
Нет, Йозеф, не рассчитывал выторговать себе ещё пару недель.
Но надеялся сохранить лицо и уйти достойно. Не вышло.
Напившись до самых рыжих бровей он умер вовсе не от рака.
Приступ лёгочной недостаточности плавно перешёл в рвоту издох Йозеф, как жалкий поц и банальный пьяница.
Хорошо, что участок в Вейсензее откуплен дедом. Иначе за счёт социала Берлина сожгли бы как наци сжигали предков. Стрёмно, хотя Йозефу конечно уже всё равно…
Но, чёртовы халтурщики: фундамент постамента, дал трещину…


Берлин. 1977 год. Осень.

Йозеф Клецер, дрочит.
Сегодня уже четвёртый раз, закрылся в уборной.
Маленькая пластиковая карта с фотографией пышногрудой фрау с бюстом кило на десять.

Родители на работе, никто не мешает.

Первый раз Йозеф онанировал утром до школы.
Сразу после школы, вспоминая тощую и прыщавую Ирму второй раз.
Третий раз нестерпимо потянуло в уборную буквально на двадцатой странице Ги де Мопассана «Милый друг».

И вот четвёртый.

Лицо Йозефа в красных разводах, мокрое, будто секунду назад вынырнул из реки или добежал километровую дистанцию.
Икры ног свела резкая судорога. Правая рука ходит ходуном и дрожит. Он уже не может кончить но упорно дрочит.

Дело тут вовсе не в фотографии пышногрудой бляди на карточке.
Перед глазами упорно стоит образ учительницы математики фрейлейн Вагнер.
Эта белогривая сучка с томными глазами и плавными жестами сводит его с ума.
Она пришла в школу в этом году, сразу по окончанию университета.
Строгое платье, идеально облегающее роскошные формы.
Белая до прозрачности кожа и ласковые до умопомрачения глаза.

Да, всё дело в этих глазах.
Йозеф видел в них желание и покорность.
Её взгляд, не мигающий и долгий, казалось трогающий его за подбородок, лишал его воли, но будил зверское желание.
Он хотел эту суку, как никто и никогда до него никого не хотел. Он готов отдать свою правую руку, чтоб остаться с ней один на один в классе… и … дальше Йозеф не знал…

Йозеф дрочит на фрейлейн Вагнер, и хер кто его остановит!


Одесса . 1977 год. Лето.

Соня, высунув от старания язык, рисовала пальцы. Двухсот пятидесяти граммовая баночка из под майонеза наполнена разведённой в олифе бронзовой пудрой. Малюсенькие ноготки блестят бронзовым цветом. Правда и внутри пальчики в краске и слипаются, но красота требует жертв.
Соне четыре годика, её брат, годовалый Марк тихо посапывает в кроватке.

Бабушка Рива громко ругается с мастеровым Петром. Петр побелил стены в большой комнате, побелка подсохла и сейчас он должен через трафарет наносить на стены кленовые листочки. Но краски нет. Рива думает, что Петр её спёр.

- Пётыр, Ви думаете, что старая Рива вижила из ума? Таки, думаете, что я нечего не вижу?
- Жмёте Раису по углам, пока Мотя на работе, но это не моё дело.
- Но то что Ви спёрли краску, которая стоит денег, это моё дело!

- Рита Шамайевна, да не брал, я вашу чёртову краску!

- Ви, Пётыр, не только вор, но и лжец, я выведу вас на чистую воду.

Подслеповатая Рива, демонстративно начала бацать руками по сваленным в кучу вещам приближаясь к сумке Петра.

Марк проснулся и затянул свою заунывную вечную песнь. Соня, сердито сведя брови в ровную чёрную полоску, подошла к Мареку.

- Чего ты воешь? Да ты, похоже, обоссрался!

Соня всплеснула руками  ловко и привычно сдёрнула с надувшегося брата самодельные трусы из марли и пелёнки. В нос ударил густой запах свежих какашек. Соня, воровато оглядываясь, обтёрла орущего Марка и брезгливо отбросила засранки на край кровати.

Отошла подальше в угол комнаты, так здесь вроде запаха нет…
Соня обмакнула указательный палец в баночку с краской и увлеченно начала рисовать зайца из мультика «Ну погоди!»

Внезапно громкий и обиженный плач Марека, волной накрыл Соню. Он ревел громко и взахлёб, требовательно и басовито. Соня подумала, что его плач удивительно похож на кашель дяди Юзефа. Она быстро подбежала к кровати и оторопела. Марек стоял на крепких ножках сильно вцепясь руками в спинку кровати. Руки и лицо Марека были в говне. Он ревел обиженно и удивлёно. Соня, всплеснув руками, кинулась в туалет, намочила полотенце…
Прижав к себе Марка,  Соня усердно вытирала его маленькие пальчики и лицо, остро чувствуя вину перед ним, и нежность наполняла её сердце. Схватив веточку винограда, она спешно кормила им Марка, но острый запах говна вылетающий с дыханием ребёнка был неистребим. Соня расплакалась…


Одесса. 1977 год. Осень.

Юсуп Кербабаев первый раз в жизни целует девушку. Ему едва исполнилось восемнадцать, он первокурсник. Одесский гидрометеорологический институт.

Юсуп в сладком мареве приоткрыл глаза и замер. Пилар, кубинка с третьего курса, умело вобрала его губы в огонь своего рта, но её прекрасные зелёные глаза распахнуты и в упор испытывающее смотрят в переносицу Юсупа.

Юсуп заметил Пилар в секции «ГУМА», где кубинцы плотной стайкой во главе с консульским работником покупали себе зимние вещи. Его поразило, то, что все кубинцы выбирают одежду только по цене. Как позже скажет ему Пилар: «У революции нет лишних денег, мы берём всё самое дешевое»

Юсуп замер, Пилар нежно вылизывала его ресницы, пробежала бегло языком, очерчивая контур губ, и нырнув горячим языком в рот с лёгким нажимом, прошла по зубам, размыкая их в поисках его языка и нёба…

Юсуп дома в Таджикистане, часто смотрел на одноклассниц в ярких платьях, в гофрированных штанишках по щиколотку, краснел удушливой волной и, вздрагивая, переводил взгляд на чёрные весёлые косички. Дома читал суры, читал часами, пока прикрыв веки, вместо пляшущих улыбок юных красавец перед глазами в пелене не вспыхивали золотые высечки арабской вязи…

…скрип разбитой студенческой кровати, два тела в унисон, жар опытных форм страстной метиски и запах мускуса и насвая. Пилар подарив себя неопытному пацану, представить, не могла, что разбудит и растормошит в нём бездну нежности и вылепит его в настоящего мужчину.
Через месяц после потери невинности Юсуп и Пилар устраивали многочасовые постельные марафоны и настоящие сексуальные революции…



Одесса. 15 ноября 1982 года.

Юсуп Кербабаев не моргая смотрел в маленький чёрно-белый телевизор. Похороны Брежнева.

- Глубокий старик, сентиментальный, мягкий в обращении с окружающими, в какой-то степени «добрый дедушка».  Старик с выраженным склерозом…, у него обострилась страсть к наградам и подаркам...

Знакомые до изжоги и судорог лица: Бабрак Кармаль, Луис Корвалан, Ясир Арафат, Жорж Марше, Перес де Куэльяр и другие официальные лица. Серыми мышами, сбившись в отдельную стаю – едины и непобедимы – советские лидеры, с морщинами дум о подковёрной борьбе: кто кого, и главное кто вверх и кто вниз…

Куда пойдёт страна, прав ли Сашка Голиков десятого числа возбуждённо кричащий звонким шёпотом: --Теперь всё будет, мясо, масло, свобода! Ой, ли – эти слова да Богу в руку! Стабильный, голодный порядок, есть уже тридцать лет. Дальше, что дальше - сегодня, пожалуй, не скажет никто.

Пустота, сосущая душу, Пилар уехала на Кубу, для Юсупа это тоже что улететь на Луну -  навсегда, надежда обнять любимую ровна нулю. Танец маленьких лебедей, нет, это невозможно смотреть, депрессия засасывает и скоро проглотит всего без остатка…

Юсуп прикрыл глаза и сразу вспомнил защиту диплома. По эксперименту, диплом писали один на двоих с девочкой однокурсницей. Ушлая хохлушка Галя Лелеко накатала по «болвану» описательную часть, все чертежи и поясниловки к ним делал Юсуп.

Зам декана отправил его за минеральной водой для дипломной комиссии, и он опоздал – комиссия с неудовлетворением ждала его минут пять, а Галя растерянно буксовала перед развешенными чертежами. Он получил «удовлетворительно», Галка «хорошо», но Юсуп не в обиде.

…приехал в кишлак, все родственники собрались отмечать великое событие Юсуп Кербабаев, сын Азамата, стал большим человеком, получил высшее образование и где, ни в заштатном и продажном Душанбе – на Украине в престижном вузе, своим собственным умом – слава, Юсупу, слава…

обычай такой на празднике, женщины отдельно, мужчины отдельно. У мужчин обслуживает младший сын виновников торжества. Вот Юсуп и оказался младшим. Весь праздник ни минуты не присел, бегал, таская плов и зелёный чай, подавал фрукты и сладости и уносил грязную посуду и объедки. Это запах и унижение испытанное тогда пропитало и вошло в Юсупа навсегда – не выжечь, не забыть. После в Таджикистан он не ногой…

Одесса. Осень. 1982 год.

Сонька Зильберман влюбилась!
А то!
Девять лет, шутка вам что ли.

Рыжеватый мальчик, Лёшка Мельник, ещё вчера казался сопливым и вредным.

Дёргал за косички и даже исподтишка вытирал руки в чернилах о Сонин дневник.

Теперь носит портфель и терпеливо ждёт перемену, заглядывает в Сонины бездонные глаза и угощает пирожным «картошкой»…

Соня влюбилась крепко и безоговорочно. Никому не говорит об этом. Хотя язык чешется, так хочется рассказать о своей первой любви папе. Она сидит часами над тетрадками с домашним заданием, чего не было никогда.

Пацанка и заводила - целый день на улице - не дозовешься. То «казаки-разбойники», то носок набитый песком и играют часами в «зоску»…

Глядя в тетрадку и не видя ничегошеньки, Соня мечтает о будущем.
Мечтает быстро вырасти и выйти замуж за Лешку. Тайно мечтает, не сознаваясь самой себе, в дерзкой мечте - трепать непослушные Лешкины кудри и поцеловать его в конопатый нос.

Но зараза Лизка Кузнецова дует на неё щёки и строит глаза Лешки.
Хочет отбить пацана, всё ясно.
Фигушки ей обломится!
Хоть Лизка и самая лучшая подруга и единственная, Сонька только с пацанами дружит, но нельзя же подличать, парня пытаться увести..

Наверное Лизка такая от прирождённой вредности, или просто её к Лешки ревнует? Кто их девчонок поймёт?

Соньке про пацанов всё понятно, а с капризными барышнями сложно и скучно.  Ладно, любовь любовью, а уроки делать надо, школу никто не отменил…


Берлин. Осень. 1982 год.

Йозеф замер, дыхание спёрло, он вспомнил свадьбу на которой гулял три дня назад. Женился его товарищ Андре…

…Когда все напились и, встав в круг, поили петуха, а тот, замутнев белёсой плёнкой в глазах, делал шаг и падал, упорно вставал и падал вновь...
Все хохотали как безумные, а Йозеф потеряв, Мадлен Вагнер, вырвался из круга, пошатываясь, пошёл её искать.
Мадлен маникюрными ножницами резала «свадебную газету» - шутливую стенгазету, сляпанную родственниками и друзьями.
Мадлен вспыхнув румянцем, прижалась тяжелой и горячей грудью к Йозефу: --Просто себе на память, славные шутки..
Йозеф ощутив жар податливого тела, мгновенно забыл обо всём, сминая рот в привычном поцелуе, увлёк Мадлен к чёрной и медленной воде тёплой Шпрее…

…Уёб Мадлен, Йозеф на выпускном вечере четыре года назад, летом семьдесят восьмого.
Они прижались друг к другу, пили проливая на накрахмаленные рубашку и блузку вьетнамскую рисовую водку с корнем женьшеня.
Откинув полупустую бутылку, Йозеф пиявкой впился в розовый сосок Мадлен. Её стон и шепот, ласковые пальчики, скользящие по его тощим ягодицам – этот секс – первый в жизни и желанный, его завёл и держит с Мадлен четыре года.

Два года назад Мадлен родила двойню, живя в гражданском браке – родственники Йозефа и Мадлен были весьма не в восторге, скажем мягко – от их связи.
Соплей намотали они не мало. Породистая немка и живой еврейчик и разница в возрасте мезальянс, блядь, да и только. Детей назвали Олаф и Рудольф – никакого крещения и обрезания – эпоха развитого социализма, и крошки интернационалисты. Радости родственникам это не добавило…

…Йозеф надел болгарский батник узкие джинсы и джемпер ручной вязки. Он нервничал, что редко с ним случалось. Ещё бы, его пригласили вежливо, но твёрдо в министерство «страха». Штази разведка ГДР, скорее репрессивный аппарат, который тяжёлым катком проехал по судьбам миллионов немцев. Добредя на ватных ногах до площади Александерплац, Йозеф спустился на станцию пятой линии метро. Прислонившись спиной к стенке жёлтого вагона метро он пятнадцать минут судорожно думал: --Что нужно этой конторе от двадцати двух летнего шалопая?

Двери поезда открываются на остановке "Магдалененштрассе"  в районе Лихтенберг.
Выползя на поверхность со станции метро, прозванной в народе "франкенштейнской", Йозеф топает дальше.
… Метров через сто дорожка выходит на унылую в любое время года площадь. Серые и коричневые фасады, слепые грязные окна, потрескавшийся асфальт…
Здание, находящееся справа, напоминает какой-нибудь захолустный обком партии. Перед входом - бетонная стена с отверстиями, словно проделанными гигантскими жуками-короедами. За этой дырявой стеной - парадный подъезд "Здания номер 1". Еще несколько шагов, и Йозеф попадёт в логово Штази. На фасаде слева красными буквами кто-то вывел "Securitate" - название "братской" спецслужбы из Румынии…

Берлин. Июнь 2009 год.

Йозеф Клецер выдернул сухими губами из сиротливо пустой пачки последнюю сигарету «rothmans». Оторвал фильтр и золотое кольцо крепящее гильзу с табаком. Прикрыв глаза, долго раскатывал в труху бумагу и ароматный вирджинский табак. Поднёс ладони к лицу и с наслаждением втянул любимый запах. Зашёлся в длинном выматывающем душу кашле.

Йозеф взмок, грудь и спина в капели испарины, подрагивая в изнеможении, прислонился к стене обклеенной старыми жёлтыми газетами, вспомнил детство.

С юности лет до двадцати пяти съедала Йозефа мечта, подрасти сантиметров на пятнадцать. Ну что это за рост для парня метр шестьдесят девять?
Сейчас это казалось странным наивным и глупым, но как хотелось вернуться назад в детство.
Да что-то он расслабился и стал слишком сентиментальным.

Глотнув из бутылки обжигающей жидкости, Йозеф вновь мучительно пролистывал сгинувшие дни вспять, упорно возвращаясь памятью в осень восемьдесят второго года.

Здание номер один, скорее школа, но очень большая. В холле Йозефа жжёт взглядом бронзовый Феликс и укоризненно топорщит бороду гипсовый Маркс.

Дежурный капитан за столом читал «Neues Deutschland». Вскользь глянув на повестку Йозефа, сухо обронил: ---Правое крыло, сектор «В» кабинет №236, лейтенант Лейбец.
С трудом, передвигая ноги, Йозеф взошел на второй этаж и робко поскрёб за ручку кабинета.
- Входите!

За столом более всего напоминающим кухонную обеденную зону сидел человек в очках, лет двадцати семи в скромном сером костюме с аккуратным полубоксом и внешностью школьного учителя физкультуры.

--Йозеф Клецер, утвердительно констатировал он, положил перед собой тонкую картонную папку и закурил сигарету, непривычно держа её между средним и безымянным пальцами.

Молча, буравя глазами Йозефа, он наслаждался сигаретой и ситуацией.
Докурив сигарету, лейтенант пододвинул к Йозефу плотный лист из картона, на который была приклеена бумажка с неровно обрезанным, пушащемся контуром.
На бумажке было написано красивым почерком Йозефа, и оформлено фломастером в рамку следующее:

Эрих Хоннекера, приглашённый в Москву на первомайский парад, спрашивает у Брежнева: "Леонид Ильич, если вы хозяин всего Союза, то почему на Мавзолее написано "Ленин"?
Брежнев (причмокивая): "А мы... у нас... в СССР... Точки над "Ё" не ставим".

Йозеф замер и чётко вспомнил, как заметалась Мадлен пряча маникюрные ножницы, и сминая свадебную стенгазету  -----Просто себе на память, славные шутки…

продолжение следует