С шести до восьми часов время пролетело незаметно. Работы было невпроворот, потому что оставалась недоделанной утренняя норма. И удивляться тут нечему, ведь мы с Вульфом сидели на хозрасчете: как поработали, так и поели. Бешеных гонораров у нас пока не было, и приходилось вкалывать на огороде как проклятым.
Впрочем, один перекур все же у нас был. Я тогда поведал Вульфу свой кошмарный сон, а он признался, что Кремеров и впрямь заходил часиков в пять: покрутился возле дома, сунул нос в сарайку и оранжерею – да с тем и ушел. Вот ведь тип дотошный, подумал я, и переживания по поводу безвременной его кончины от моей руки отпали сами собой. Пусть не лезет, куда не следует.
Наконец пробило восемь, и мы покинули грядки. Заблаговременно приготовленный Вульфом ужин поглощался нами с превеликим усердием. Я почему-то решил, что повышенный аппетит шефа – от чересчур бурной деятельности головного мозга, точнее, той его половины, которая отвечала за оправдание бездеятельности. Перед ней стояла непростая задача – покрыть первую половину, которая почивала вместо того, чтобы искать Рохмана. Я достаточно уже знал шефа и верил, что в итоге у него все получится: компромисс между полушариями будет найден, лад с собственным “эго” – восстановлен. Свой же аппетит объясню просто: если кто заметил, мы отправились спать не пообедав, чем и был вызван дневной бунт моего бодрствующего подсознания, по-видимому напрямую связанного с пищеварительной системой.
Насытившись вдоволь, мы перекочевали в зал. До девяти оставалось еще восемь минут, и каждый из нас занялся своими делами: Вульф, раскрыв книгу, принялся изображать спокойствие и душевное равновесие, а я, делая вид, что разбираю у себя в столе, на самом деле – выбирал менее заезженную кассету, чтоб выкрутасы шефа архивировались качественней. Зло конечно, но история – наука безжалостная и непредвзятая, хотя и допускающая иногда вольные трактовки в учебниках – для облегчения усвоения материала массами. Ведь кухарка, управляющая государством, может завести его ни бог весть куда, если станет рассуждать, скажем, о роли Руссо во французской революции, а рабочий сильно расстроится, узнав, что удел гегемона – быть пушечным мясом при любых катаклизмах. Я уже молчу о том, что натворят инженера в сообществе с культурной прослойкой населения страны, если возомнят себя мини-реформаторами или, того хуже, – спасителями отечества. Сумасшедший дом будет, да и только! Нет уж. Нечего нам мозги парить. Пусть уж лучше все растолкуют в учебниках, как надо, да пальцем покажут – кто виноват, и что дальше делать.
Ожидалось, что госпожа Рохман, как и полагается светским львицам, запоздает минимум на полчаса. Ожидалось, но обошлось. Бой настенных часов чуть было не заглушил собой легкое постукивание по дверной ручке.
“Точность – вежливость пиковых дам!” – приговаривал я, поворачивая ключ в замке. Сколько было удивления, когда вместе с дамой в дом вошел убиенный мною инспектор Кремеров. Он не стал пропускать пожилую женщину вперед, а, пыхнув сигарой и смерив меня презрительным взглядом, зашагал по направлению комнаты. Интересоваться его здоровьем не имело смысла, потому что вряд ли он видел тот же сон, что и я. Иначе б не вел себя так подчеркнуто вызывающе.
−    Ну, Иван? Довольно шутки шутить. Возвращай перстень гражданке, – без вступления заговорил Кремеров, отказавшийся садиться на подставленный мной стул. – И давай, пожалуйста, без фокусов. Времени много, а у меня еще есть дела.
Вульф посмотрел на часы, затем перевел взор на инспектора.
−    А тебя, Кремеров, никто здесь собственно и не задерживает. Если у оперотдела сейчас есть что-то более важное, то ты знаешь, где выход.
Кремеров злобно вытаращил на него глаза.
−    На ссору нарываешься, Ваня. Не советую, – зашипел он, и я подумал, что теперь самое время ему достать пистолет и приставить ко лбу Вульфа. Я, было, даже начал примериваться, чем бы тяжеленьким запустить в инспектора, чтобы уберечь шефа от этого маньяка, когда услышал шум подъезжавшего к дому автомобиля.
“Тойота” мэра остановилась возле калитки. В этот раз Г.О. Блинов, увлекшийся осмотром местных достопримечательностей, не успел распахнуть задние дверцы машины, и глава нашей администрации появился на свет без его помощи. В стремлении загладить ошибку, многосильный сикьюрити, опередив своего босса, ретиво подскочил к калитке и попытался открыть ее в противоположную сторону, что было ей не свойственно из-за вкопанной в качестве подпорки металлической трубы. После короткого замешательства инцидент, разумеется, был исчерпан, но я бы на месте мэра все же подумал, какой резонанс мог возыметь подобный эпизод, случись он на глазах у просвещенной общественности.
Жгутиков по-прежнему пребывал не в лучшем состоянии духа, хотя внешне выглядел значительно свежее, нежели утром. Он был чисто выбрит, умыт, переодет в костюм и надушен одеколоном.
−    Ну что, Иван Генрихович? – обратился он к Вульфу, едва раскланявшись с сестрой прокурора и обратив на Кремерова, равно как и на меня, не больше внимания, чем его охранник на металлический столб. – Ты меня не приглашал, но, памятуя твое обещание, решил лично заехать и проконтролировать. Знаешь, звонили из области, там уже в курсе. Так что давай, удивляй нас, ежели есть чем, конечно.
Вульф понимающе кивнул головой, а Кремеров с мрачным видом уселся-таки на придвинутый ему стул, не без оснований предвкушая, что теперь разговор может затянуться.
−    Сколько вы еще намерены морочить нам головы и испытывать наше терпение, господин Вульф? – подала, наконец, голос Елизавета Георгиевна Рохман-Чепыжева, заметно оживившаяся в присутствии Жгутикова. – Мужа моего, как я вижу, здесь нет, и я желала бы получить назад свой перстень. Так верните ж мне его, сделайте такое одолжение.
Вульф вытянул губы трубочкой и вновь утвердительно кивнул. “Ну, вот и финита ля комедия”, – подумал я, где-то внутри расстроившись, что все завершается так серо, обыденно, без скандала и эксцессов.
−    Арчи! – вдруг окликнул меня Вульф. – Есть у нас пиво?
Вот те на! От горя и стыда шеф помутился рассудком!
−    Вчерашнее, – ответил я, делая хорошую мину при плохой игре. Остальным не обязательно было знать, что шеф тронулся. – Литра полтора-два. В канистре, в холодильнике. Покупать идти поздно, магазин уже закрыт.
−    Что ж, неси вчерашнее.
−    Обождите! – внезапно ожил Жгутиков. – Зачем пить всякие помои. Гриша!! Гри… – Его голос сорвался на полуслове, но в комнату как угорелый уже влетел Г.О. Блинов.
−    Гриша. Быстро сносись к Магарычу – здесь недалеко, – привезешь от него упаковку пива. Давай, одна нога…
Закончить фразу не удалось, голосовые связки снова подвели мэра. Да и не для кого было – охранник Гриша исчез, словно джин, растворившись в воздухе.
−    Позвольте, Аполлон Ермолаевич! – пробовала возмутиться гражданка Рохман. – Мне казалось, что мы здесь…
−    Не волнуйтесь, Елизавета Георгиевна, – поспешил перебить ее Жгутиков, на которого отсутствие его дружка, Редькина, видимо действовало угнетающе, и он уцепился за идею с пивом как за спасительную соломинку. – Одно другому не мешает. Сейчас Иван Генрихович нам все растолкует. Правда, Иван Генрихович? Пожалуйста, приступайте…
Вульф третий раз кивнул в знак согласия.
−    Арчи, – позвал он меня. – Принеси футляр, будь так добр. Он у меня в комнате на тумбочке.
Естественно, я был так добр. Вручив ему футляр с пресловутым перстнем, я вновь уселся на свое место. Вульф извлек драгоценную штуковину, нанизал ее сколь возможно было на свой толстый безымянный палец и стал, медленно поворачивая руку, рассматривать.
−    Занимательная вещица, не так ли, – проговорил он. – Но, прежде чем вернуть ее, я хотел бы поинтересоваться у вас, Елизавета Георгиевна, при свидетелях: имеет ли силу наш устный договор, который мы по ряду причин не смогли закрепить на бумаге законным порядком? Подождите!.. – Он выставил вперед ладонь. – Я лишь хочу вам напомнить. Вознаграждение мне причитается, если я найду вашего супруга либо обоснованно укажу его точное место пребывания. В случае, если его нет в живых, я должен неопровержимо доказать этот факт найдя убийцу, верно? Верно. Так имеет ли силу договор, или вы отказываетесь от своих слов?
−    Разумеется, господин Вульф. Я не меняю своих решений.
Вульф помотал головой.
−    К сожалению, я мог пока убедиться только в обратном, Елизавета Георгиевна. Вы востребовали перстень назад уже через полчаса, после того как вышли от меня.
−    Это мой брат захотел…
−    Перстень принадлежит вам?
−    Да.
−    Тогда ваш брат ни причем. Так в силе ли договор? Да или нет?
−    Да, договор имеет силу.
−    Прекрасно. – Вульф прищурился. – Тогда у меня еще вопрос к вам: тот ли это перстень, что вы мне гарантировали в качестве задатка за мой труд?
−    Конечно!
−    Не торопитесь, можете рассмотреть поближе. Арчи!
−    Не стоит. Я и так вижу, что это тот самый перстень.
Вульф казался удовлетворенным.
−    Отлично, – произнес он.
В этот момент за окном взвизгнули тормоза, а еще через мгновение на пороге появился джин-Гриша с двумя упаковками пива в руках.
−    О-о-о! – радостно вскричал мэр. – Теперь дело пойдет.
−    Приемлемо, – вполголоса вторил ему Вульф.
С позволения босса, Гриша взял пару банок и удалился кормить комаров. В комнате раздались друг за другом четыре хлопка откупориваемых банок – мадам Рохман от пива отказалась.
−    Приемлемо, – повторил Вульф свою излюбленную фразу, когда залпом прикончил первую банку.
−    Еще бы, – подтвердил мэр. – Угощайся следующей, Иван, чего ждешь?
−    И все же, Вульф, – подал голос осмелевший Кремеров, утирая усы, – давай заканчивать с вопросами, и если у тебя все, тогда возвращай перстень хозяйке – и делу… – он приглушенно рыгнул, – венец.
Старуха безмолвно созерцала зарождавшуюся пьянку.
−    Эмпедокл из Агригента, – произнес Вульф, оторвавшись от второй банки, – еще в пятом столетии до нашей эры указывал на то, что вода и огонь – есть различные стадии развития вселенной, единство и борьба противоположностей…
Здесь я пропущу, так как Вульф из Загуляево, долго распространялся по поводу диалектики, а все сводилось к тому, что пиво благотворно влияет на организм, гася собой жар души и охлаждая рассудок.
−    Далее надо сказать, что…
−    Ву-ульф! – перебил его уже слегка захмелевший Кремеров. – Ты собрал нас, чтобы прочитать лекцию об античности.
−    Да-да, Вань. Так не годится, – поддержал инспектора Жгутиков. – Дама ведь ждет.
Вульф вновь поднял руку с перстнем наткнутым на палец.
−    Вот возьмем этот перстень, – сказал он. – Ведаете ли вы, Елизавета Георгиевна, что вы счастливица. Да-да, не удивляйтесь. Вы обладаете бесценным сокровищем нашей культуры. Некогда, еще до Октябрьской революции, этот перстень принадлежал роду княжны Бирюковой. По приданию его жаловал далекому предку Бирюковой сам светлейший царь-викинг Рюрик. Во как!
Все присутствующие стали пожирать перстень глазами. У Жгутикова от удивления отвисла челюсть, а Кремеров принялся облизываться, словно узрел кусок жареной баранины. Сама же счастливица никак не проявила своих эмоций внешне, и я незаметно придвинулся к ней, решив, что от шока она в любую секунду может шлепнуться в обморок или погрузиться в летаргический сон.
−    Но в семнадцатом случился, как известно, переворот, – продолжал Вульф, – и к власти пришли другие люди. Бирюкова покинуть родину отказалась и вынуждена была влачить здесь жалкое, нищенское существование, распродавая почти задаром свои драгоценности, чтобы уберечься от голодной смерти.
Естественно, самое ценное, в том числе и перстень, она хранила до последнего. Но случилось так, что ею заинтересовался некий комиссар по фамилии Голыдьбов. Он был, как тогда говорили, “из бывших”, и через некоторое время Бирюкова соглашается выйти за него замуж. После свадьбы тот комиссар становится одним из десятитысячников. Он получает направление на хутор Загуляево, проводить тут коллективизацию. Остатки жениных драгоценностей ушлый Голыдьбов сдавать большевикам не стал, а сохранил для потомства.
Все так заслушались Вульфа, что почти не среагировали на шум в прихожей. Вскоре появился Гриша.
−    Аполлон Ермолаевич, – обратился он к Жгутикову. – Здесь какой-то дедок хозяина дома спрашивает, впустить?
−    Да! – вдруг зарычал Вульф, перепугав всех присутствующих.
Мэр обескуражено посмотрел на него, потом дал понять Грише, чтобы тот подчинился.
В комнату робко вошел Пахомыч. У него глаза полезли на лоб при виде такого количества знатных людей колхоза в замкнутом пространстве. Видно было, что он до смерти перетрусил.
Пахомыч несколько раз обвел всех растерянным взглядом, ища, по-видимому, Вульфа.
−    Вы ко мне? – подал ему звуковой ориентир шеф.
Старик сфокусировался на нем, расплылся в подобострастной редкозубой улыбке и усиленно затряс головой. Должно быть, это от деревенящего язык ощущения важности выполняемой миссии Пахомыч заговорил на ломанном русском:
−    Я – курер, – заявил он и почему-то покосился на Кремерова. – И ышо мне он че надать удручить у те, сына. – Он извлек из-под рубашки клееный бумажный пакет.
Вульф, как я понял, в переводчике не нуждался, потому я просто принял из рук чудного старичка запечатанный пакет и передал его шефу.
Кремеров подозрительно посмотрел на Пахомыча, потом поднявшись со стула и рассовав руки по карманам, резко спросил:
−    Кто подослал тебя, дед?
−    У се не твоей заботы умстванье, сына, – отвечал отважный старикан, а после еще прибавил ни с того ни с сего: – А я ышо у ту воину немцу жопу дрынькал. О!
−    Отстань от него, Кремеров, – грозно буркнул Вульф, надорвав край пакета. – Он ко мне пришел. Иди, старик, иди,
Но не тут то было. Пахомыч и не думал уходить. Вместо этого он подошел еще ближе к Вульфу, встал в позу шахтера, требующего зарплату за полгода, и затараторил:
−    Небось, я б за так лапоть б не кусил. Се мне надоть че бещал ни то. Раз ужо уговор был.
Шеф некоторое время молчал, хмурил брови, морщил нос, принюхиваясь вкруг себя, потом глянул на Пахомыча и внезапно разразился неистовым хохотом.
−    Пьян… – давясь и задыхаясь, выговаривал он. – Пьян… в стельку… ай да старик…ай молодцом… а как держится, а? Учись, Гудвин…
Когда приступ веселья пошел на убыль, он откашлялся и, вытирая слезы, позвал меня:
−    Арчи… кхе. Надоть выдать че бещал, коль ужо уговор был. Иди, там, на кухне, в малом шкафчике найдешь… кхе.
Я проследовал с Пахомычем в кухню, отыскал в загашнике бутылку самогона-первача и торжественно вручил старику, который, дрожа всем телом, принялся старательно засовывать ее за ремень брюк под рубахой.
−    Смотри, отец, чтоб не вылетела через штанину. Разобьешь, второй не дам. Пусть Симахин на себя тогда пеняет. Понял?
Он кивнул, и я, в знак уважения к старости, проводил его мимо нашего стражника Гриши до самой до калитки.