Меня зовут Тарас. И я пишу эту свою душещипательную историю, чтобы стать лучше, добрее, чище и, быть может, мужественнее. Возможно, всё зря. Возможно, вы, скопище улюлюкающих циников и гороховых шутов, саркастично фыркните: «Глупый, смешной правдолюб! Витающий в облаках самобичеватель! Баран несчастный!» Но мне всё равно. Мне уже давным-давно плевать на ваше мнение. Да-да-да, господа!
Так вот, зовут меня Тарас. И я пишу эту пронзительную сказку-притчу об одном своём друге. О девушке-друге. Короче, о подруге моей. Ну, просто мы общаемся. Вернее, общались. Два раза. В столовой… и ещё… ещё один раз… в общем, это неважно. Я просто очень сильно её люблю. Инна! Если ты читаешь это, знай, что я очень люблю тебя! Моя заинька, кисонька, рыбка моя, пупсичек мой перламутровый, моя шкодливая попочка! Эх…

А история моя такова… Вот. Никак не мог я взять в толк, отчего же не нравлюсь я Инне Пяткиной? Разве худ и плох я? Разве ж некрасив, нескладен, глуп, необразован? Наверное, да… ко всему вышеперечисленному могу добавить то, что я ещё подслеповатый, что когда я радуюсь, то всегда смешно повизгиваю и даже могу хрюкнуть (но я честно этого очень стесняюсь!), боюсь мыться, часто реву по пустякам и долго не могу успокоиться. А, да! И ещё я кричу на свою бабушку матюгами, пока родителей нет дома, довожу её до слёз. Но она меня не выдаёт. Мама придёт, спросит: «Ты чего, мам, вся заплаканная?» А бабушка в ответ: «Да так, ничего…» А один раз, когда один раз я бабушку стукнул хоккейной клюшкой по ноге, а потом пришла мама и спросила опять то же самое, как всегда, бабушка ответила: «Да отъебитесь вы все от меня!» А мама ничего не поняла, пошла на кухню и сказала папе: «Что-то мама-то совсем старая, ворчливая стала, плаксивая…» А потом мы ели печенье, а бабушке не дали, потому что она закрылась в комнате и плакала.  А мне печенье очень понравилось, шоколадное, фабрики «Ударница».
А на День Рождения, когда мне исполнилось двадцать четыре, папа мне ничего не подарил. И мама тоже. А бабушка подарила мне носки. Она их сама связала. Я ей ничего не сказал, а папе и маме сказал: «А почему вы мне ничего не дарите?» А папа пробурчал: «Ой, как же заебал уже ты нас, ёбаный ты олигофрен!» А потом закричал: «Зоя! Дай ты ему конфет, а!» После этого папа почему-то задрожал, сел на стул и заплакал. Но он не как бабушка плакал. Он тихо так, только вздрагивал. А мама молча дала мне конфет. Даже помню, это были «Рачки»… вкусные такие!

А один раз я сильно заболел. Папа всё ходил вокруг меня и улыбался. Говорил мне, что если я умру, то попаду в рай, а там хорошо, там у всех есть велики, там можно есть сколько хочешь шоколадок и печенюшек. Я тоже улыбался. А бабушка не улыбалась. Она плакала опять. Как же она меня бесит!.. И папа ей сказал тоже: «Антонина Геннадьевна, вы меня, блядь, бесите уже своими слезами!» Вскоре я пошёл на поправку. Папа перестал улыбаться. Опять стал серьёзным и грустным, как инженер. А бабушка перестала плакать. А где-то через месяц она полезла в шкаф зачем-то и он на неё упал. Я засмеялся, а папа меня сильно ударил по голове и закричал: «Дебил ебучий, чё ты ржёшь, бабку убило!» Мне ещё смешнее стало. Я продолжил смеяться, а папа вдруг покраснел и начал меня молотить кулаками по голове, по груди, по бокам… Я упал, а он меня пинал и кричал всякие плохие слова, почти такие же, какие я бабушке кричал, только они были интереснее и выразительнее. Потом приехали доктора, бабушку увезли куда-то, а папа пошёл на кухню и сказал маме: «Если Тарас сдохнет, я не расстроюсь»… Вот.

А недавно я ходил в столовую с мамой. И там познакомился с девочкой Инной Пяткиной. Она очень красивая и умная, я её люблю. А она меня нет. Она сказала, что мечтает о принце на белом коне, а я – великовозрастный придурок. Но я на неё не обиделся. А чего обижаться-то? Она же ещё маленькая, не понимает многого… А когда она подрастёт, я слеплю ей из пластилина целый город! И подарю на День Рождения. И она сразу поймёт, насколько она мне дорога, сколь я ценю её как женщину, покуда я готов подарить ей целый город. И я назову в честь неё ярчайшую звезду на небосклоне, посвящу ей все радуги, что будут возникать на клочке моего неба за окнами после дождя. И мы будем жить вместе, как мои родители. Только без бабушек. Одни. И без детей. Потому что вдруг я буду тоже так тихо плакать, как папа. А я не люблю тихо плакать, а будет нужно плакать тихо. А я не смогу. Я только реветь умею. А папа меня тихо плакать не учит.