Заратустра говорит. Час говорит, два говорит, день говорит, ночь говорит, неделю говорит. Больше двух недель не говорит, устаёт говорить.
Но было, да, что и месяц говорил Заратустра, и два, и три, и четыре месяца Заратустра говорил однажды. И сам устал говорить, и мне своей болтовнёй мозг выебал, и окружающим моим через меня тоже мозги выебал, и даже дистанционно посредством Интернета смог через меня многим людям мозги выебать Заратустра тогда.
Не едь в Клайпеду, в Клайпеде беда, – так говорил Заратустра. Я ему сказал, что и не собирался в Клайпеду, и что похуй мне Клайпеда с её клайпедовыми бедами.
А он снова, – Не едь в Клайпеду, в Клайпеде беда, говорит, и пальцем указательным в воздухе знамения пишет. А глаза добрые-добрые, как у белорусского холодильника «Атлант». И гул такой от Заратустры исходит, чуть слышный, приятный гул.
А иногда этот гул преобразуется в ритм, однообразный, монотонный, навязчивый, и утомляет этот ритм гораздо сильнее чем слова заратустровы. Тогда совсем тяжко, да.
И сейчас Заратустра где-то рядом. Уже месяца два вокруг да неподалёку бродит, а подойти не осмеливается, потому как в тот крайний его приход я ему такой отход устроил, что бежал он от меня в панике, и даже зажигалку обронил. А зажигалка та не простая, а трофейная, на войне реперов Западного побережья с реперами  Восточного побережья Америки в бою добытая, он сам мне рассказывал, подробно, красочно, в лицах. Я её в прошлую Пасху ночью в церкви под скамейку подбросил.
И вот, думаю я.