Дыхание капитализма докатилось до Севастополя с небольшой задержкой, и это вполне объяснимо. В большинстве своем, население состояло из военных, людей консервативно-строевых. Уже в начале девяностых жить всем стало гораздо тяжелее. Горби разводил на экране руками, в магазинах ввели карточки, которые скромно именовали «приглашением на покупку», жратва пропала. Это, разумеется, отразилось и на армии. В ход пошли «неприкосновенные запасы». То что было получше, «сундуки» (так называли мичманов) тащили на рынок. То, что нельзя было украсть или продать, попадало в столовую. Именно в этот период мы попробовали баранки тысяча девятьсот пятьдесят второго года выпечки. В герметичных цинковых коробках, укрытые промасленной бумагой они выглядели как свежие, но рассыпались на зубах алебастровой крошкой… Народ начал потихоньку крутиться. Жена Руси устроилась работать в военную часть - телефонисткой, ей дали звание. Мы донимали Рустама – говорили, что он спит с прапорщиком…
      Старшекурсники таскали картошку с черного хода. Это было делом непродуктивным, и я договорился с солдатами из роты обеспечения. Пара пачек сигает с фильтром, и консервный склад в полном твоем распоряжении. Минут на десять. Этого было достаточно. Главное, чтобы с вещмешком не поймали потом.
***

    В городе уже появилась «толкучка», рынок образовался в конце проспекта генерала Острякова. Увольнения и «самоволки» стали целенаправленными. Нарисовался друг детства, Геночка, с которым я сидел за одной партой. Он привез большой чемодан с разноцветными китайскими кедами. Это было начало девяностых, пару резиновых тапочек можно было втюхнуть по цене приличных осенних туфлей, что мы и делали. Мотались в Харьков на субботу-воскресенье. Когда бувь уже исчезла с прилавка городского универмага, мы нашли тетю со склада, и она отпускала нам товар, накидывая пару гривенников на коробку. Дела шли неплохо, невзирая на патрули и бомбил, прогуливающихся в трениках по городу. Керя смеялся, и важно говорил: «Прикинь, кабан! Мы-таки обули твой Севастополь!»
      Были еще автозапчасти, которые не пошли, и кривые козьи шубы, их покупали у нас какие-то идиоты в тридцатиградусную жару. Потом в ход пошли кожаные куртки:
- Девушка, сидит как влитая!
- Но у меня же грудь не вмещается!
- Это не грудь, это вым… Это фасон такой, говорю!
Загипнотизированная двухметровая дылда удаляется, растеряно сжимая в руках одежду на два размера меньше. Мы ржем: «Пора сваливать, щас в себя придет!»
      Иногда мы сталкивались на барахолке с офицерами – некоторые из них приторговывали тоже. Делали вид, что не замечаем друг друга, а потом вежливо здоровались «там», за забором. За короткий срок мы подняли неплохие по тем временам бабки. Все ушло сквозь пальцы после выпуска, когда я перебрался на Дальний Восток – к Поднебесной. Кириленко уехал в Германию. Но это уже – совсем другая история.
***

      Жизнь в ВВМУ шла своим чередом. Однажды начальник училища – неплохой, в общем,  мужик - забрел на камбуз. Он ходил между рядами столов и хмуро поглядывал по сторонам. «Товарищ контр-адмирал, разрешите обратиться!» - позвал его один из обедающих. Третьекурсник выловил в бачке с предполагаемым гуляшом кусок то ли картошки, то ли свиной шкуры, и протягивал перед собой. Адмирал наклонился: на вилку была наколота половинка мыши, задняя ее часть. Зеленоватый подлив стекал по скрюченным лапкам и капал с хвоста на скатерть. Лицо «контрика» не дрогнуло: «Мясо это» - сказал он, и проследовал на кухню. Те, кто сидел в конце зала, услышали грохот падающих кастрюль и испуганные вопли кухарок…

      Командование училища договорилось в близлежащих совхозах о «шефской помощи». Курсанты летом и осенью работали на полях, в качестве оплаты в «систему» шли запыленные грузовики, доверху заваленные сладким перцем, помидорами и зелеными яблоками. И еще – виноградники. Убирать урожай посылали младших, мы уже ездили в качестве «комсостава»…

    Если вы не были на виноградном поле, вы многое пропустили. Там звучит музыка. Это трудно передать словами – бледное крымское небо, сухая красноватая земля под ногами, стены листьев и спелых ягод, бесконечно уходящие к горизонту. Если уйти подальше в поле, чтобы люди остались «где-то там», можно почувствовать, как грозди наливаются силой солнца, как движется сок в лозе, «как растут камни»...
      Большую часть всего этого вырубили по указу Михаила Сергеевича – «О борьбе с пьянством». Когда в поселке Софьи Перовской мы спросили: «А где здесь можно купить хорошего вина?», от нас шарахнулись как от чумных. Совсем недавно тех, кто держал свои погребки, пересажали. Бульдозеры прошли по столетним посадкам – местный агроном повесился. Говорить о вине просто боялись. Решение было принято на месте – откуда-то приволокли пару сорокалитровых алюминиевых бидонов, налили до краев их соком. Давили виноград руками – просто сжимали грозди, между пальцев бежал сладкий густой нектар. На все ушло не более часа. Банки с закваской поставили, разумеется, не на территории училища, таинство происходило в квартире, которую я с приятелями снял на проспекте Летчиков – «Летунах». К Новому году  у нас было несколько ящиков прекрасного мускатного полусладкого.
***

      Перестройка набирала обороты. Офицеры в летных частях плели циновки – так, как это делают нищие индусы. Раньше многие ходили на боевое дежурство, и успели повидать мир. Вертолеты и самолеты береговой авиации потихоньку приходили в негодность – запчасти давно не поставлялись, регламентные работы никто не проводил. Спирт, как ни странно, продолжали выделять, поэтому бухали все. Дело в том, что во время полета вертолета над морем мельчайшие брызги, увлекаемые турбулентными потоками воздуха, сразу же покрывают кабину. Из-за соли трудно было бы что-то разглядеть, если бы не славные конструкторы бюро имени Камова, которые предусмотрели форсунки-разбразгиватели. Стекло омывается чистым спиртом, который перед вылетом заправляют боевую машину так же, как и керосином. На «Ми» спирт тоже используют – как средство от обледенения.
  Солдаты срочной службы, когда не видели офицеры, мыли «лобовое» стекло Ка-25, и обкладывали его снизу полосками марли, затем включали «впрыск». У летчиков процесс потребления был гораздо проще. Главная задача начальника группы технического обслуживания - сразу же после посадки добежать первым до вертолета и опломбировать жиклер. Металлический сосок  по размерам идеально подходит к горлышку бутылки: тренированный человек делал один тычок , в посудину под давлением несколько атмосфер впрыскивалось пол-литра огненной жидкости, пузырь прятался под выгоревшую куртку песочного цвета, на все уходило две – три секунды… Кто добежит первым?

      Спирт появился и в магазинах – в белых пластмассовых канистрочках с красной этикеткой «Роял». К тому времени мы плотно облюбовали кафе в Камышовой бухте. После третьей сдвигались столы, начиналось братание с курсантами из «Голландии». Два литра в девяносто градусов на восемь человек, несколько бутылок портвешка, чебуреки. Что еще нужно для счастья? Коробка конфет для официанток, чтобы вовремя крикнули: «Мальчики, облава!», и выпустили через кухню. Сквозь облака горячего пара, стараясь сохранять равновесие, мы пробирались к запасному выходу в то время, как комендантский патруль входил в зал и начинал проверку документов. К слову, такой притыренной комендатуры, как в Севастополе, наверное, не было больше нигде. Разве что, в Кронштадте зверствовали, по рассказам, также. Сама «губа» представляла собой старое дореволюционное здание с глухими казематами «два на три». Над каждой дверью – памятная табличка: «В этой камере в 1985 году вскрыл себе вены рядовой Хабибулов...», «В этой камере в 1989 году проглотил лезвие... повесился... вогнал иглы в мягкие ткани...» Чтобы охране было что почитать, и чтобы не спали.

      На губе перебывали многие. Бетонные холодные стены и каша, дерущая горло – это только первая половина неприятностей для «постояльцев». Гораздо страшнее гадать, сидя на нарах: «Что теперь? Отчислят, или нет?» Отчисление нередко следовало после «отсидки». Залет в городе по пьяни – флот, драка – флот. Иногда «путевка на гауптвахту» была козырем для командира роты - так избавлялись от неугодных. Именно поэтому в училище крайне редко происходили потасовки – рано или поздно информация доходила до ротного. Наш ротный, получивший от курсантов прозвище «Глаз» за выпуклую форму органов зрения, был сказочной сволочью, просто негодяем. Он проигрывал своих подчиненных в нарды – играл с друзьями, офицерами соседних факультетов, на наряды, постоянно тупил, и младшие курсы шуршали как проклятые. Это было не самое худшее. Еще он ходил по улице, поворачивая только под прямыми углами. Наверное, больше он ничего не умел делать.
***

      Однажды на первом курсе я однажды разбудил ночью одноклассника, Питона, предварительно намотав на кисти рук полотенце. Была причина – накануне мы закадрили симпатичных девчонок, студенток. «Три на три». Питон увидел нас в городе, в этот же вечер подошел ко мне, и сказал: «Классная чикса! Надоест – передай мне, ладно?» Я ответил, что не передатчик. Кузя вычислил, где живет объект его внезапной страсти, и пришел к ней «в гости», пытался «подружиться»… У него ничего не вышло, но хамство наказуемо, душа жаждала мести. Спросонья Димон не понял, что к чему, а когда сообразил, было поздно. Впрочем, получил он не сильно – вся злость кончилась, когда Кузин сделал страшные глаза, и шепотом закричал, держась за подбитую скулу: «А полотенце?!! Это чтобы следов не было?!! Ну ты и сволочь!..» Полотенце поразило его больше всего. Я почувствовал себя просто нелепо – и смешно и неудобно. Питон меня не заложил, он не был по своей натуре злобным. Его отчислили не за пьянку, а за хроническую неуспеваемость и распиздяйство.

      Рекордсменом по житью в камере был у нас Перха. Андрюхе нельзя было пить водку вообще - аллергия. Мало того, что Перхаеву постоянно не везло, и его ловили: уже после пятидесяти граммов водки руки горемыки покрывались экземой. Организм совершенно не принимал алкоголь, но Перха не сдавался – болезненные стигматы украшали его кисти постоянно. Дядя Перхаева служил в Москве, поэтому залетчика не выгоняли. Он не наглел, просто так получалось. Андрей был обидчив, но быстро отходил. Обед, на столе – салат из капусты. Кто-то говорит: «Вы знаете, от капусты сиськи больше становятся!» Перха берет кусочек зеленого листа, и меланхолично жует.
- «Перха, ты баран! Не тебе надо жевать, а Зайцу! Ты о ней думаешь, или себе решил отрастить?»
Все смеются, Перха набычивается. В конце концов он женился на своем Зайце. Потом развелся. Потом опять женился. Это было четыре раза. «Просто ссориться, но не разводиться ты пробовал?» - спрашивали у него. В пятый и последний раз он развелся года через три после выпуска.
***

    Военный, переодетый в штатское, всегда отличается в толпе. Стрижка, походка, манера держаться. Носить гражданскую одежду, а тем более бухать курсантам запрещено уставом. В увольнениях приходилось бегать – по крышам и через заборы. Однажды Клим нарвался на патруль морской пехоты. Взаимная нелюбовь с курсантами у морпехов была давнишняя, поддатый Клим рванул. Когда Серега ввалился в общагу, он не мог говорить – преследователи держались на хвосте больше километра. В руках у Клима была бутылка «777» - портвейн он не бросил. «Настоящий хохол!» - радовались мы за него.

      Пять суток схлопотал и я - уже на четвертом курсе, но произошло чудо, обо мне просто забыли, трудно поверить. В каталажку я так и не попал, в комендатуре был только на разводах патрулей и караульным…
- Тихий севастопольский глухой дворик. Свернули с Большой Морской. Промокшие бушлаты не спасают от холодного ветра. Десять минут на перекур. Наверху со скрипом распахивается окно. Из него свешивается старушка.
- Курсанты?
- Курсанты, бабушка.
- А почему вы расстегнулись и фуражки сняли? Вот мой муж, капитан первого ранга, никогда не расстегивался! Я пятьдесят лет с ним прожила, ни разу за обеденным столом без галстука не видела!
- Ни разу? Нам Вас очень жаль…
- Комендатура… Комендатура!!!
Бабка яростно накручивает диск старенького телефона. Пора делать ноги… Таких пенсионерок в городе-герое было много.

      На «киче» больше других запомнился лейтеха, которого подставил командир части – не принял рапорта на увольнение. Он искренне радовался нашему заступлению – «Свои!» Мы подкармливали опального офицера из котла «караулки», водили его в тюремный дворик покурить. Лейтенант садился к стене, выпускал струю дыма в небо, и блаженно щурился. Ему было хорошо... Второй раз мне довелось побыть вертухаем, когда забирали матросиков с коптильного завода. Черпаки послали карасей набрать рыбы. Салаг поймали ночью, прямо в цехе. Много бы они не унесли, но барыги решили списать недостачи. Я – «четвертак», начальник патруля. Трое бойцов в подчинении. Машина ждет. Тощие, стриженые ежиком пацаны, которых трясет от страха. Отпустить нельзя –они уже сказали свои фамилии и номер части фабричной охране. Даже если «убегут» - недалеко. «Пошли, парни» - кивнул я бедолагам. Рядом нарисовался начальник цеха, и расплылся в масляной улыбке: «А мы уж вас заждались… Звоним, звоним… Попробовать не хотите ли? Угощайтесь!» - и он показал рукой на конвейер. По черной ленте медленно двигались золотые рыбки, они излучали тепло. Я секунду помедлил, а потом неожиданно для самого себя направился к стеллажу с бумажными пакетами. Большими пакетами, промышленными. Масляный мужик хотел что-то сказать, но только сглотнул. Под усиленной охраной доверху наполненный мешок и конвоируемые проследовали через проходную. «Вещ. док!» - отрезал я охраннику. Скумбрию, пахнущую дымком, честно распределили между всеми, кто был на службе, не забыли ни воров-неудачников, ни майора, дежурившего за пультом. Ни омуль, ни палтус, ни форель позже мне не казались такими вкусными.
***

      А фамилия у коменданта Севастополя была подстать его характеру. Он разъезжал на «уазике» с номерами 03-03. Надпись расшифровывали как «О-ЗЕ, осторожно - Зверев!» Рассказывали, что как-то пьяненький курсант возвращался из увольнения. В любой воинской части существует такая неприятная штука, как вечерняя поверка. Дежурный по роте, твой же товарищ, в двенадцать – ноль – ноль должен доложить по команде, что все на месте. Если предупредил, то можешь немного задержаться, прикроют. А вот если опаздываешь «просто так» – светят неприятности. Никто не гарантирует, что после твоего «отчета», которого ждут наверху, в ответ не последует: «Все на месте? Пригласите пожалуйста господина Пупкина. Что, нету? Он сейчас в камере гарнизонной гауптвахты, а утром к нему присоединитесь Вы!»

      Ждали, поэтому, не более десяти минут, под различными предлогами оттягивая рапорт.
Так вот, парень никого не предупреждал, сотовых телефонов не существовало, и он спешил, что было сил. Выбежал на дорогу, прямо под колеса какой-то машины, влез, ослепленный фарами, на заднее сиденье, и сказал – гони, шеф! Плачу две цены! Не успеем к забору за семь минут, буду баланду жрать. Машина рванула. К «системе» подлетели вовремя. Мужик, сидевший рядом с водителем, принял деньги, а потом ласково поинтересовался – а меня ты не знаешь, сынок? Курсант наклонился вперед, и ноги его сделались ватными – на него таращил сумасшедшие глаза Зверев. «Лезь через забор! Быстро, говнюк!» - заорал комендант. Впрочем, может быть, это всего лишь легенда…

/продолжение будет/