Почему-то училище среди курсантов было принято называть «системой». «Простых смертных» в «системе» было не так уж и много. Приемная комиссия делала отсев, занижая оценки по сочинению, валили также на ВВК. Какие-то льготы имели те, кто поступал после армии, и «зверьки». Зверьками называли представителей малых народностей, которые не разговаривали по-русски. Как они попадали в «элитное» училище, как сдавали вступительные экзамены? Просто существовало распоряжение: в ВУЗах должны быть представлены все национальности нашей необъятной советской родины. Вот и отлавливали рекрутов где-то в степях и лесах («когда за солью с гор спускались» - шутили сами офицеры), обещали золотые горы, в крайнем случае – «море показать».  Парень тупо кивал головой, в ведомости ставили галочку. Человека вырывали из родного дома, знакомый с детства мир, в котором все понятно и просто, исчезал. Оглушал чужой город, незнакомая речь, пугали люди со звездами на погонах, которые постоянно чего-то хотели, среда была явно враждебной. Через полгода новобранца отчисляли за неуспеваемость и отправляли на флот. Вот и вся учеба.

      В параллельном классе (взводе) оказался один из таких «нацкадров». Его звали Видади Дамбиев – поначалу кроме своего имени боец ничего не произносил. С одной стороны, Видади, несомненно был хитрожопым, с другой – попал к настоящим мерзавцам. Дамбиев угрюмо слонялся по роте (на занятия он не ходил), выполнял простую работу. По вечерам, во время Организованного Просмотра Программы Время (есть такое ежедневное мероприятие в вооруженных силах), Видади что-то писал в измятой тетради. Когда интересовались – «Что пишешь?» - Дамбиев быстро заворачивал листки в кусок целлофана, и прятал под робу. Наверное, потому, что явной неприязни я не выказывал, однажды Видади показал мне свои «апокрифы». Это был список. Корявым почерком, буквами, напоминающими русские, в столбик были записаны имена и фамилии – всего человек двадцать. «Сампалита»  стояла на первом месте. «Этта убивать» - сказал мне Дамбиев доверительно, и для пущей убедительности чиркнул ребром ладони по горлу. «Если мущина ни атамстить, нимущина. Так нада!» «Маймун!» - ответил я собеседнику. Видади отбежал в сторону, и что-то дописал.

      Через какое-то время Дамбиев понял, что можно не работать вообще – надо просто делать вид, что ты ничего не понимаешь. Идея была хороша, но пришла к нему слишком поздно, все уже знали, что Маймун понимает человеческую речь. Дамбиев был злостно отпизжен в гальюне, том самом, который он отказался мыть. Так как отчаяние придало Видади силы, били его двумя половинками швабры, им же сломанной. Ошалев от страха и боли, «брат по оружию» вырвался из рук экзекуторов, и бросился бежать. Налетел на ротного, стал его трясти, брызгал слюнями и исступленно кричал… Командир ничего не понял. Дамбиев получил трое суток гауптвахты. После этого он перестал бунтовать, и, похоже, смирился.
      Напомнил Дамбиев о себе еще только один раз. Вернее – даже не он, напомнили о нем. Дело было на самоподготовке. В класс заглянул Питон: «Во втором взводе совсем охуели. Видади дрочат».
-    Да его и надо дрочить, тварь ленивую.
-    Вы не понимаете. Его дрочат газеткой. Скоты-с.
      Мы ломанулись в сторону двести двадцатой аудитории. Старинный корпус, длинные полутемные коридоры, толстые стены, которые хорошо гасят крик… Видади лежал на столе со спущенными штанами. Четыре человека удерживали Дамбиев за руки и ноги, а пятый дергал газеткой, свернутой трубочкой, которая была надета на его член. «Блядство какое» - поморщился Гоша. Судя по всему, Видаде это уже нравилось. У него стоял. Мерзавец-Питон остался досмотреть до конца. «Представляете, он кончил!» - сообщил торжествуя Кузин, появившись минут через пять. «Питон, иди нахуй!» - закричали сразу несколько человек. «Но ведь кончил!» - настаивал Питон. «Ахуеть! Я б в такой ситуации просто бы не смог!» Кузин заливисто смеялся…

      В январе Видади увезли на Черноморский флот. Питона тоже отчислили – за неуспеваемость. Он попал к морпехам, по соседству. В редкие увольнения Кузин приходил к нам в гости, и рассказывал, как режет свиней: «Одним ударом, рраз! Под сердце!» Питона поставили на подсобное хозяйство, он работал на свиноферме…

***

      Многие девушки предполагают, что курсанты военного училища – это животные, которые постоянно хотят жрать, пить водку и трахаться. С этим мнением можно поспорить, хотя, в отношении большинства особей, это суждение верно. Вначале – насчет трахаться. Сразу же после вступительных экзаменам к нам, свежепостриженным, ничего не соображающим новобранцам пришел военный врач. Доктор произнес короткую лекцию о чистоте и профилактике различных заболеваний, которую закончил словами: «А то тут зашел давеча на камбуз, а там повариху двое из наряда ебут. Прямо на картошке, которую должны почистить. Негигиенично, товарищи!» Как мы узнали позже, поварих было несколько. Четыре мордатых, вороватых бабки, которые старались не показываться в зале, когда курсанты обедали. Кормили, прямо скажем, не очень. После маминых котлеток в глотку ничего не лезло: почерневшая картошка, куски вареного сала, которое называли «мармеладом», чай из сухарей. (По вечерам тетки короткими перебежками пробирались в сторону КПП, стараясь держаться в тени корпусов и деревьев. В руках у них были многокилаграммовые сумки.) Пятая повариха была молода и слаба на передок. Драли ее повзводно и поротно. Именно о ней поспешил рассказать абитуре предупредительный доктор. Позже Настя сумела окрутить одного из первокурсников, и женила его на себе. На новобрачного показывали пальцем, и крутили возле виска. Приблизительно через полгода парочка рассталась.

      Были еще медсестры. Они менялись постоянно – находили себе мужей, и сваливали из санчасти. Запомнил я только одну – ее звали Морковка. Прозвище дама в белом халате получила за жидко-оранжевый колер, в который красила свои паклей торчащие волосы. У морковки была рябая физиономия, острый нос и нехорошо бегающие глазки. Даже до нее нашелся охотник. Ромео учился в моем классе, его звали Сержик. Товарищи обращались к нему именно так, уменьшительно-ласкательно, возможно – за тщедушную конституцию и крупную голову. У Сержика было много причуд. На всех своих случайных «попутчицах» Сержик честно собирался жениться: после первой ночи он делал предложение, и все девки его бросали. Даже Морковка, явно мечтавшая стать женой офицера, не решилась сказать «да», и любовной истории был положен конец. Сержик страдал и мучался.

      Лекции  в училище читали мужики – офицеры флота и военные пенсионеры. Преподавательниц было три. Марина – молодая женщина, к которой все относились с придыханием. Марина носила гордую фамилию Голицына. Вряд ли ее хотели – она не была красива. Только Руди, наркоман и тупица, который вылетел на первой сессии, посмел сказать Марине гадость. Голицына читала что-то о сложных числах, курсанты записывали и клевали носами. Руди что-то накорябал в конспекте, и когда преподавательница поравнялась с ним, быстро повернул к ней тетрадь. Марина бросила взгляд на лист, побледнела, и, чеканя слова, произнесла: «Пшел вон, быдло!» Руди, ухмыляясь, вышел из аудитории. Позже он показал свое творение: по-детски коряво там была нарисована голая баба, ниже надпись: «Марина Владимиравна я вас хачю!»  «Животина ты, Руди!» - сказали ему одноклассники. Голицына не стуканула. Ее вообще уважали. Однажды преподавательница стояла у раскрытого окна (дело было в самом начале весны) о чем-то задумавшись, и покачивалась на своих высоких шпильках. Одевалась Марина безукоризненно и со вкусом. Каблук предательски пискнул о натертый до блеска паркет, поехал и подломился. Марина со всего маху «поймала сраку». Она вскочила – было больно и стыдно. Все уткнулись носами в тетради, и не поднимали головы, чтобы не рассмеяться. Курсанты Марину любили.
      Вторая дама из преподавательского состава вела ин. яз. Это была карлица, с печатью злобы на лице. Она всем ставила неуды. Кроме полутораметрового роста судьба свалила на нее имя Люция. Нетрудно догадаться, что «Люция» сразу же трансформировалось в «поллюцию». Третья женщина, тоже «англичанка» была доброй и слабовольной, безобидным растением с «тихой грустью». Старушка Линова боялась раскрытых шкафов.

      Разумеется, общение с женским полом активизировалось к концу второго года службы. Курсанты начинали более-менее регулярно ходить в увольнения, учились лазать через забор в «самоходы». Кто-то попадал в руки известных всему Севастополю монстров, таких, например, как девушка по кличке Сперма. Кто-то знакомился с порядочными, сдобными толстушками. Были и такие, как Сау. «Как в живого человека хуем можно тыкать?!» - изумленно вопрошал он у своих товарищей. Забегая вперед, скажу, что курсе на четвертом Саунского отымела какая-то бомжиха, в первый же свой раз Саша «намотал». Был еще Бек-Пильян. Маленький, толстый армянин, который любил говорить: «Увальнение? Плять, лехко! Я званю папе, папа – ротнаму, такси атсуда да Симферопаля, и я дома, панятна, да?» Папа у Бека был хозяином ресторана. Может быть, поэтому его втайне недолюбливали. Многие обрадовались, когда Бека застукали дрочащим в кабинке ротного сортира. «Дрочеров» не уважали.

      На параллельном факультете у нас учился пидор. Он, наверное, не считал себя пидором, да и его одноклассники не подвергали его никакому остракизму. Может быть, не знали? Я оказался случайным свидетелем разговора в курилке, он делился впечатлением с корешем. Дело было в поезде, старшекурсник возвращался из отпуска домой. Случайные попутчики, как это ведется, бухали в купе: «И тут он, сцуко, шасть за мной в тамбур! Я в туалет – и он туда. Я поссать хотел, а он увидел мою балду, схватил, и ну сосать! И главна шершаво так, сцуко! Я опомницца ниуспел, как кончил! А как пришел в себя – грю, вали отсюда, пидор ебаный! Дал в морду, на первой же станции выгнал.» Собеседник кивал ему сочувственно головой. А я думал: «Но ведь что-то он ощущал, если у него поднялся! Не мог не понимать, что это мужик. И у него встал. Получается – оба пидоры».

      После отпусков и поездок на практику курсанты садились, и травили байки. Бобыкин вернулся из Питера. Самое яркое воспоминание – две красивых девки, которые сами его закадрили. Все вместе пошли в кабак «Серая лошадь». Сидели долго, выпили порядочно. Когда программа подходила к логическому завершению, девочки вышли в туалет. Через полчаса ожидания Бобыкин открыл оставленный ими зонтик – в стороны растопырились ржавые спицы. Сумочка, висевшая на спинке кресла, оказалась пуста… На обратном пути, в Харькове, Бобыкина тоже поимели. К вагону подошел старичок, предложил водку. (С выпивкой в те времена в поезде и на вокзале бывали перебои). Санек взболтал бутылку, и с подозрением зыркнул на торговца. Вокруг глаз продавца пролегли горькие морщины: «Курсантик… Я же седой совсем… Как ты можешь?» Бобыкин торопливо сунул бутлегеру деньги, и запрыгнул с двумя «пузырями» в тронувшийся вагон. В бутылках оказалась вода.

      Руся «попал» на практике гораздо серьезнее.
Хочу сделать небольшое отступление. На самом деле Русю звали Рустамом. Прекрасно помню первый вечер в казарме. Отбой, все бросаются к койкам, ныряют под одеяла. Незнакомые тогда еще запахи мастики и гуталина, свежего обмундирования, саднят ноги, натертые за день новыми «гадами»… Я толкаю человека на соседней койке, и шепчу: «Меня зовут Олег, я из Харькова, а ты кто?» «Рустам!» - буркнул собеседник. Я умолк. «Опа, ара какой-то. Надо быть поосторожнее!» - мелькнуло в голове, и я заснул. Утром идентифицировать «опасного соседа» не получилось. Лиц кавказской национальности в кубрике я не заметил. Руся оказался типичным славянином – просто родители служили в Азии, и так его назвали. Наверное, в честь какого-то друга.
      На втором курсе Руся женился. Потом его отправили в Североморск, на полтора месяца. По возвращении молодая жена была разочарована – ни в первый, ни во второй вечер муж активности не проявлял, более того, он просто активно уклонялся от ебли. Вендиспансер в городе был один, анализы приходилось ждать больше недели. Когда на четвертый день Руся завел: «Что-то почки болят!», это не прокатило, и он раскололся. Упал в ножки – «Прости, любимая, писа болит, пьяный был, так вышло!» Машку было жалко – девка хорошая. Она тяжело переживала измену, но сделала все, чтобы сохранить семью. Через неделю блудный Руся пришел к врачу:
-    На севере где-то были?
-    Да. А откуда вы знаете?
-    Застудились Вы, молодой человек, триппером тут и не пахнет!
Над Русей смеялось все училище.

/продолжение будет/