Смешнее всего Аньку нарядили. Она и так деревня-деревней была, до Осавиахима в колхозе дояркой работала. Её и на курсы по ходатайству председателя направили, тоже на фронт рвалась. От тугих доек – за парту радиошколы. А теперь - радист второго класса, не то, что мы, третьесортницы. Стоит – сарафан расправляет, в полосочку. Рубаха – белая, платок – хохлома по палеху. Морда – кровь с молоком, косища в три пальца до пояса. Гимнастерки мы сразу после десантирования закопали, теперь в эту мануфактуру рядимся. Хоть бы сапоги завхоз выдал, так нет же – лапти с портянками. Страшно – первый раз на задании, руки трясутся. Мы с Юлькой – институтки столичные, чуть не плачем, в конспирации запутались. О чем только на курсах думали? О мужиках, знамо о чем. Хех, и как думалось! Вроде, с пустой овсянки не взбесишься, но такие мысли лезли скоромные. Бывало, после отбоя в кровать упадешь – грудь стиснет, маки алые перед глазами раскроются, в ушах гудит, аж взвыть хочется. Юльку шепотом окликнешь:

- Юль, а Юль?! Каково оно, с мужем?

А Юлька тоже мается, койка скрипит.

- Не знаю, - просипит тонким голосом.



Откинешься в подушку, глаза зажмуришь. Слышно только, как Анька храпит. Раскинулась кулебякой румяной, под одеялом преет, председателя своего на гумне вспоминает. Спокойная-я-я…

Вот и сейчас спокойная. Брови – пшеничные, груди вразлет. Смотрит на наш тремор, хихикает:

- Ну, что товарищи-коротковолновики-разведчики, к исполнению боевого задания готовы?

Где уж там готовы, поджилки трясутся. Хоть бы автомат, хоть бы штык какой дали. Ага… Корову нам для легенды выдали. У реки под березой привязана. Юльке тут недалеко, в Матвеевку - «Север» стационарный стоит, а нам тридцать верст до партизан пёхать.

Обнялись мы, попрощались, Юлька азимут по солнцу взяла и прямиком на радиоточку потопала. А мы – корову искать.

Солнце печет, птички чирикают, на клевере шмели мохнатые трудятся. К корове мы через пару часов вышли. Анька – довольная.

- Ань, говорю, а каково оно, с председателем?

- Да каково…. Как обычно.



Смачно хрюкнула, зарделась вся, глаза поволокой выстлались. Глянула на меня, сеголетку худющую, бедрами пышными повела, подобрела.

- На, - говорит - поводок от коровы… ты скотину, небось, только на ВДНХа и видела.

- Ань, - говорю, а у самой голосок дрожит - и обидно, и завидно, - а как матчасть назовем?
- Да так и назовем – Легендушка.

Так мы с Легендой через двое суток лесами к Малютенкам выбрались. Тут нас беда и накрыла негаданно.

- Ань, - говорю, а у самой в пупке от тревоги свербит, - не нашим табаком запахло…



И тут затвор сзади – щелк! Немцы, стоят, посмеиваются, пятеро. Лопочут, падлы, по-своему. Шмайсерами к деревне показывают.

Я в корову вцепилась, пошевелиться не могу, страшно, а Анька меня за шкирняк:

- Не бойся, Валька, не тронут, - а сама немцам спокойненько: - Местные мы, с Кемеровки, корова отбилась.

Не верят, фрицы поганые. К сараям гонят… Штаб, что ль у них там?

- Ань, что теперь будет?

- Известно, что... Да ты не бойся, на войне – не в счет, за боевое ранение покатит.

Иду, колени не слушаются, в висках тамтамы стучат. Тут офицер ихний подходит, подлец… да какой! Я таких красавцев во снах только видела – чернобровый, атлет. Посмотрел на нас, сказал что-то коротко. Солдаты поворчали, но меня отпустили, а Аньку в сарай повели.

Аннушка моя на заклание до дверей дошла, грудями пудовыми качнула, как гирями, платок с головы сорвала:

- Эх, прощай честь комсомольская! – воскликнула - грудным голосом так, пафосно, и скрылась в недрах бревенчатых.



Я рыдаю, поводок коровий до хруста суставного жму, а что делать – не знаю. Тут офицер мне меж лопаток тихонько пистолетом ткнул. Вальтер-Р-тридцать восьмой, девятый калибр. Двусмысленно так. У меня от этого толчка аж бедра жаром свело, груди свинцом налились, глаза туманом покрылись. А офицер бровью соболиной в сторону строений властно повел и приказал так ласково:

- Шнеле!

Я для приличия реву, а внутри все как-то странно заныло! Довел до избы, корову к крыльцу привязал и снова мне ласково:

- Шнеле!

Дверь за нами на ключ запёр, китель расстегнул.

Ну, думаю, понеслось… была-не была…на войне…сойдет, как ранение…



А он профиль свой античный ко мне повернул, ну прям Эмпедокл с Фемистоклами, книжицу красную из-за пазухи вынул, в нос сует и шепчет почему-то по-русски:

- Не бойся, милая, я офицер ГРУ, советский разведчик, как Штирлиц. Я теперь тебя под защиту возьму. Корову доить свою будешь... И до конца войны, слово партийца даю, отыметь тебя никто не посмеет!