Перевахтовка. Наша вахта прилетела в Новый Уренгой, родной Газпром собрал нас всех вместе в общаге, где мы и переспали, почти не притрагиваясь к спиртному. Впереди месяц сухого закона на промысле, но в эту ночь еще можно. 
А поутру садимся в вахтовки. Вахтовка — это своего рода автобус, который стоит вместо кузова на шасси Урала или КАМАЗа. И тянуться нам на нем до Ямбурга часов восемь. Так что есть время расслабиться.
Пока вахтовка тронулась, уже стало светать. В Новом Уренгое в начале января светает часов в девять. Оранжевое солнце выкатывается из-за горизонта, медленно катится чуть выше его линии часов до трех дня, а потом вновь закатывается за сугробы. И этот странный город вновь погружается в ночь.
Новый Уренгой — это действительно нечто странное, нечто среднее между обычным городом и межпланетной станцией, вращающейся на околоземной орбите. Условия жизни здесь еще не как на Луне, но уже не как на планете Земля. А потому содержать этот космический корабль со ста двадцатью тысячами космонавтов на борту дорого. Бюджет города Новый Уренгой равен бюджету всего Краснодарского Края, где живет 6 (шесть) миллионов человек. Сюда прилетают вахтовики, которые отсюда уже разъезжаются по своим вахтам добывать для родины газ.
Но здесь живут и постоянные жители. Квартиры в Новом Уренгое стоит дешевле, чем в Москве, но не на много. Стабильные -40° с ноября по март здесь никого не смущают.  Рядом с городом есть даже своя Рублевка, где стоят коттеджи газодобывающей знати. Город выглядит по купечески богато. На пышных зданиях многочисленных офисов светятся названия компаний, в которых неизменно присутствует слово "газ". Ночью, а зимой это почти весь день, центральные улицы Нового Уренгоя залиты огнями рекламы никак не меньше, чем центральные улицы Москвы. Имеют место быть и скованные стужей дорогие магазины и шикарные рестораны.
Ах, эти рестораны Нового Уренгоя. Дамы, накинувшие розовых шиншилл и седоватых соболей на обнаженные плечи, зал, переполненный русскими, украинцами и выходцами с Кавказа. Под аккомпанемент скрипача-настоящего еврея слух услаждает начинающая певица с большой белой грудью, вздымающейся в такт дыханию из глубокого декольте... Да, иногда случается, что гость уренгойского ресторана не знает, как воду спустить в унитазе. А, если на щеколду в уборной случайно запирается, то путается в сложной конструкции ручки и орет дурным голосом «Выпустите меня!». Но, в целом, публика собирается там солидная.
Светская жизнь изначально сексуальна, поэтому в одном из таких ресторанов вчера вечером сидел и я. Могу себе позволить. Работники Газпрома — элита Уренгоя, славящаяся в этих скованных морозом краях своим высокими заработками. Называется ресторан "Полярная сова". Со мной там сидела та, которая не соглашается выходить за меня замуж, но охотно ложится со мной в кровать, когда я прилетаю на вахту. Или с оной улетаю.
Внешность она имеет несколько странную, но для Сибири характерную. Скуластая натуральная блондинка. Когда смеется, а делает это она часто и без сколько-нибудь заметного повода, ее глаза окончательно превращаются в щелочки, как это и принято у всех представителей желтой расы.
— Почему ты не выходишь за меня замуж, чудовище? — спрашиваю я свою княгиню из Гонконга, пока в дебрях "Полярной совы" нам готовят тартар.
— Потому что лет через пять ты уложишь в кровать и мою дочь тоже. Знаю я вас, седых и хромых...
Ее ладошка маленькая, и под прозрачной  белой кожей натуральной, не знающей загара блондинки хорошо видна синяя полоска вены. Чуть приподнимаю ей юбку и кладу эту ладошку на обнажившееся круглое колено. Как обычно никакого протеста. Только неприкрытые юбкой коленки теснее прижимаются друг к другу. Чтобы я не делал с ее телом — никогда никакого протеста. Хотя почти всегда какая-нибудь гримаса в качестве комментария. Или чуть высунутый и призывно шевелящийся язык..
— ...Но я могу родить тебе ребенка вне брака. Рожать детей вне брака, как сказал бы ты, кого-то цитируя, мой удел. Кстати, ты ведь все знаешь, даже знаешь, кто родил внучку Деду Морозу. Так вот скажи мне, тартар, который ты мне заказал — это пища русская или татарская?
И это спрашивает женщина, которая работает официанткой! Да, Новый Уренгой населяют не существа в телогрейках, только и выкрикивающее из трактора лозунги про ударный труд, но это все-таки не Москва.
— Русская пища, она же татарская — это сУши под рюмку саке. А вот если бы ты вышла за меня замуж, то я бы отвез тебя в Подмосковье, сделал бы тебе регистрацию в квартире моей мамы, и Третьим Римом просияло бы Подмосковье белодомное. И плодился и размножался я бы исключительно с тобой, а не с тобой и твоей дочкой. И не мечтай. Ты бы была самая любимая и самая большеротая жена в Мытищах...
— А чем тебе мой рот?..
— А вскоре, в подмосковном родильном...
— Публичном...
— Не кощунствуй, большегрудая, терпение народа не безгранично. Ибо  есть огромная разница между неограниченной эмиссией доллара зимбабвийского и доллара американского. И не перебивай меня, я тебя намного старше. В подмосковном родильном доме ты бы родила мне младенца. Похожего на хихикающего Мао Дзедуна, седого и хромого. Причем в браке. А длинными зимними вечерами, в тот месяц, когда бы я не ездил на работу, я бы рассказывал тебе...
Как обычно, в ответ на мое замечание она послушно кивнула головой. А, вообще-то, это ее обычное "матери всего мира, боритесь за мир!" То есть этому разговору нет конца.
Смотрю за окно. Из Уренгоя мы уже уехали и пейзаж принял окончательно полулунный характер. Справа указатели с номерами, указывающие на какие-то дороги, в конце которой всегда нефтяные вышки и горит вечный огонь. Это попутный газ, который горит годами. Слева столбы ЛЭП. Чтобы добыть газ нужно много электричества, а потому столбов много. Они даже стоят в несколько рядов.
Периодически въезжаем на мост и  пересекаем водные преграды, реку с бесконечно длинным названием на местном языке или ручей. Ручей — это та же река, но без названия. На указателе перед мостом в этих случаях так и написано: "Ручей". Проезжаем знак "Заполярный круг", значит проехали 60 километров из трехсот. Меня снова охватывает дрема...