В Рождество Христово Лев Николаевич Мышкин посетил свою куму, редкую волшебницу по части наливок и настоек. Кума, будучи на сносях, горделиво выпячивала свой живот и подавала на стол блюда, одно за другим. По поводу праздника он нализался у нее, как поросенок, и лишь утром следующего дня покинул гостеприимную хозяюшку. На память о его пребывании осталось преизрядно измятое белье на кровати и множество опорожненных бутылок.

Естественной преградой на пути домой у Льва Николаевича стала дверь его собственной квартиры. Видимо, родная жена Мышкина, Настасья Филипповна, вместе с сыном Митей, дома отсутствовала. И, посему, на продолжительные трели звонка и жестокие удары кулаком в филенку двери, отозвался лишь сосед, здоровый нагловатый бугай, обещавший жестко взъебать виновника шума, и скинуть его на хуй с лестницы.

Пристыженный Лев Николаевич, после долгих поисков, нашел ключи в кармане своей новой дубленки, и стал производить всяческие хитрые манипуляции над дверным замком.

С верхнего этажа на лестничную площадку спустился малыш, лет шести – семи, тащивший за собой санки. Остановившись, он с любопытством стал взирать на потуги Мышкина.
- Хуй ты уставился?! – злобно обернулся к мальчугану Лев Николаевич. - Пиздуй на улицу, гаденыш, гуляй!
- Я папеньке пожалуюсь, он тебя побьет, за то, что плохие слова говоришь, – хлюпнув носом, предупредил малыш, и загрохотал санками вниз по лестнице.

Лев Николаевич Мышкин все-таки совладал с упрямым дверным замком. Обломок ключа остался торчать в двери, как знак победы силы над разумом.
Лев Николаевич ввалился в длинный и темный коридор своей квартиры, выставив впереди себя правую руку. В потемках он наткнулся на таз, висящий на толстом гвозде, вбитом в стену. Силой противодействия Мышкина отбросило на пол. Ударившись спиной и затылком о поверхность, он затих.

В тот день, ранним утром, Настасье Филипповне в голову пришла блажь обновить краску на полах в коридоре. Это несколько отвлекло её от безудержной злобы на урода-мужа, пропадавшего который день неизвестно где. Процесс окраски пола она завершила отбытием к родной маме, в компании с сыночком.

А Лев Николаевич, оклемался, и, размазывая еще не высохшую краску по доскам, на карачках пополз в комнату.

В их хрущевской двушке одну из комнат занимали Лев Николаевич с ненаглядною супругой, а вторую – любимый сынок и напрочь глухая баба Вера, дальняя родственница Настасьи Филипповны, Митина няня и большая поклонница телевизора.
Оставляя за собой на паласе отпечатки своих ладоней и коленей, Лев Николаевич достиг центра комнаты и заснул, привалившись спиной к дивану.

Пару часов спустя, баба Вера, решившая покинуть свою комнату и персональный телевизор, узрела его.
Она накрутила на телефонном аппарате номер мамы Настасьи Филипповны, и, выждав ровно минуту, закричала в трубку:
- Настька! Дакладаю! Пришёл, мудак твой! В говно! Слышишь, что ли!?
Это сообщение баба Вера повторила раз пять, с интервалом в минуту, с чувством выполненного долга положила трубку, и отправилась по своим стариковским делам в туалет.

Первое, что увидел Лев Николаевич, проснувшись – Настасью Филипповну, возвышавшуюся над ним угрюмой таежной скалой. В пухлой руке своей она крепко сжимала скалку.
- Где ты был, скатина!? – её голос перешел в ультразвуковой визг.
Лев Николаевич виновато опустился на четвереньки и опустил голову.

- Лунаход! Лунаход! Папка, давай в лунаход сыглаем! – из-за жены вылетел сын Митенька и стал карабкаться Мышкину на спину. Крепко обхватив ножками папины бока и вцепившись ручками в уши Льву, мальчик радостно засмеялся. – Впилед! Впилед! Паехали!

Под тяжестью ребенка папины руки согнулись и блудный отец резко впечатался носом в пол. Мальчуган с ревом побежал к нянюшке в комнату, а Лев Николаевич пытался встать, размазывая по лицу кровавые сопли.

- Где!? Ты!? Был!? Блядина! – на глаза Настасьи Филипповны навернулась слеза от жалости к самой себе. Вся она поникла и готова была разреветься.

Тут Лев Николаевич допустил страшную стратегическую ошибку.

-Где я был? – повторил он вопрос, тщетно пытаясь привстать, и глумливо улыбаясь. – Где?
- А это, - он погрозил жене пальцем и хитро ухмыльнулся, - никаво не ебет!!!

Удар скалкою был мощен и безошибочен. Височная кость Льва Николаевича была сокрушена, и он послушно отправился в небытие.

Потом Лев Николаевич осознал, что он почему-то невесомо парит в углу комнаты под самым потолком. И видит свое тело, над которым, стоя на коленях, рыдает Настасья Филипповна. А возле нее стоит усатый мужик в милицейской форме. Другой мужик, тоже в форме, с недовольным лицом, сидя за столом, заполняет какой-то бланк. А в дверях жмутся бабка Вера и сосед, который вроде совсем недавно обещал спустить его на хуй с лестницы. Соседу явно любопытно все происходящее, бабка же отпихивает назад рукой пытающегося заглянуть в комнату Митеньку. Голосов Мышкин не слышит, хотя, судя по открывающимся ртам, говорят все. Лишь Настасья рыдает, не поднимая головы. А на противоположенной стене отошел кусочек обоев. И на шкафу много пыли.

Внезапно Лев Николаевич очутился в туннеле, где-то вдалеке брезжил свет. Неясная сила подхватила Мышкина и понесла вперед, туда, где туннель заканчивался. К выходу.

Свет стал очень ярким, резанув Мышкина по глазам. Зажмурившись, он почувствовал, как огромные ладони подхватили его подмышки и поднимают вверх. Шлепок по жопе заставил его открыть глаза.

Он увидел до боли знакомое лицо своей кумы, чуть искаженное гримасой недавно перенесенного страдания и покрытое капельками пота. Она протягивала к нему свои руки.

- Поздравляем, у вас девочка родилась, здоровая! – раздался чей-то голос у него над головой. От ужаса Мышкин закричал.

Тут милосердное сознание покинуло его, и он провалился в очищающее забытье.