В юности кликуха была у меня «Менингит», сперва с окончанием «гит» на конце, а потом и без этой буквы. Просто "Валя Минин", как сокращение от "менингит".
И вот, обучаясь на первом курсе техникума, оказался я на «практике» в колхозе, будучи первый раз в жизни окунут в обстановку вне дома.
Ни в пионерский лагерь, ни подобное что-то меня никогда не возили, и поэтому до какой-то поры возможность ежедневного уединения в собственном своём углу воспринимал как что-то естественное: ну прямо как воздух, который, пока не испорчен и есть, обычно не замечается. Тут же круглые сутки у всех на виду спать – на нарах друг к другу впритык, даже не повернуться. В хибаре, которую топили по-чёрному, и так … неделя, другая. На третью чувствую, что схожу с ума, и, если не сбегу, то ума во мне не останется, что усугублял также голод, ибо "коммунистическую» еду в виде там всяких похлёбок не мог есть в принципе, да к тому же и так называемые "шишкари" (или "кто держит шишку", аналог зековским паханам) отбирали хорошую еду у всех остальных, а мне – и совсем уже корки перепадали.
Вот помню: везут нас в тракторе на принудительные работы, у трактора борта гнилые: вот-вот отвалятся, а за рулём – деревенский алкаш, жизнь "городских" ему ну ничего не стОит, но это отдельная тема, и по кусочкам жую эту самую корку в кармане. Типичный опыт ленинградской блокады. Ну там это было подольше, но ведь … и работать не заставляли, а тут – тоже отдельная тема мучения от непосильных работ, и готовность на всё от отчаяния.
А ещё меня каждый день эти «шишкари» били, заставляя мыть и посуду и подметать полы. Приходилось и кровати всем заправлять!
Короче … в какой-то степени мне далось тут хлебнуть: и настоящего голода, и зековской жизни, да и, главное, необходимость быть всегда на виду, что для кого-то даже и не пытка, но для меня это самое страшное. И именно потому впоследствии больше всего боялся я армии, ибо знал на все 100, что мне там не выжить. И вплоть до сего дня больше всего боюсь тюрьмы и психушки, и думаю, как им не даться живым, если будут брать.