Толик московский нищий. Он побирается возле Елоховской, потому что живет неподалеку. У него немного покалечена правая рука, и говорит он невнятно. Сразу и не разберешь, что сказал. Сказывается перенесенный когда то давно осложненый перелом нижней челюсти. Но к вечеру, после работы, Толик может себе позволить дорогие сигареты, а иногда и бутылочку приличного конъяка. Несмотря на то, что половину заработанного он отдает местной братве. 

Вечером он бредет к себе домой, в панельную девятиэтажку. Там у него своя однокомнатная квартира. Пятнадцать лет назад его мать поменяла двушку в новом кирпичном доме на Щукинской на эту малогабаритку, чтобы было на что помочь сыну деньгами и продуктами на зоне.

Толик не любит вспоминать проведенные в заключении годы. А отвечает, если и спрашивают, прямо и искренне: – да я и врагу своему такого не пожелаю. А когда на глаза ему попадаются обменники или ювелирные магазины, сплевывает сквозь оставшиеся зубы и неловко крестится правой рукой.

Войдя в подъезд, он никогда не вызывает лифт, хотя и квартира его на восьмом этаже. Всегда поднимается и спускается по лестнице пешком. Когда то, когда ему было двадцать пять и он был молод, весел и удачлив, он вошел в свой подъезд дома на Щукинской, нажал кнопку лифта. А когда двери лифта раскрылись – получил потрясающий удар прикладом автомата в лицо. Правая рука тут же оказалась сломана. И вот он уже лежит на грязном полу, лицом вниз. И кто то с размаху бьет его по затылку рукояткой его же собственного стечкина, который он носил за поясом джинсов, сзади.

Толик медленно идет вверх по лестнице. Мучает одышка, как результат плохо залеченного туберкулеза. Он останавливается, чтобы перевести дух, смотрит в окна на сияющую огнями реклам зимнюю ночную Москву. Потом, вытирая рукавом рваной куртки глаза, медленно поднимается дальше.