Расставание с голубушкой моей заразной совпало с окончанием инкубационного периода: с утра с конца закапало, а уже за обедом я ей по уху с ноги въебал. Она и призналась, что у неё муж в командировке, и сифилис – это у них семейное. Оно, конечно, поебались и съебались, сам виноват. Но как я в ней комплект «пиздец» – муж и сифон – проглядел? Пьян бывал перманентно, хуле. Иначе, какого рожна я ей диск сиди и рви со всеми песнями Рамштайна подарил? Думал, жить будем вместе, быт, уют, Рамштайн, вся хуйня. Я всё в дом, а она… А она сидит, зараза, ухо, как вареник с вишнями, оттопырила и чё-то сука квакает. Ёбнул еще разок для симметрии, и на её ахуевшем овале лица всё стало на свои места: теперь рубиновые ухи опухли одинаково равномерно. Аж полегчало как-то, люблю во всём красоту и гармонию… Но йобаное чебурашко, как низко я пал! Целый месяц я ёб такую моральную уродину только за еду, даря радость и простое человеческое тепло. Тепло собственного хуя в обмен на борщ и букет Молдавии! Почему, сука, борщ был всегда вчерашним? Молчишь, фря неблагодарная? Дать бы тебе пиздов, да женщин я не бью, Будда не позволяет. Короче, телек,  электробритву и казан для плова в виде компенсации я с собой прихватил – тут с буддизмом разночтений нет. Расстались,
можно сказать, полюбовно.

Первым делом в банк подался: дескать, безработный, зато больной, дайте кредит на лечение сифилиса. Надменная, огламуренная соска, кредитный эксперт, прочитав честную, как явка с повинной, анкету, показала мне хуй в прямом смысле: уронила сумочку на пол, якобы случайно, а оттуда резиновый самотык выпал ебических размеров, красный, как огнетушитель. Она засмущалась и под моим осуждающим взглядом долларов пятьсот и сорок процентов годовых выдать согласилась. Но намек-то я понял и съебался оттуда, от греха содомского подальше. Представляю, на какой хуй бы меня насадили, если б я в ипотеку вляпался. И на выходе из банка неожиданно столкнулся с одноклассником, Серёгой. 

Сергей Пожарко всегда был героически ебанутый. Спасать, тушить, разливать воду – об этом он мечтал с детства. И вот мечта осуществилась – он стоял передо мной в костюме брандермейстера и медные пуговицы невыносимо блестели на солнце, как и его кукурузные позолоченные зубы. Сияющий, яркий такой полудурок. После непродолжительной беседы выяснилось, что у них в часть набирают сотрудников и имеется касса взаимопомощи. И он там не последний человек и словечко за меня замолвит. Ввиду перспективы потери носа, я двинул в пожарники. 

В первый день всё было заебись: я вливался в  коллектив, наведывался в бухгалтерию на предмет аванса и бегал за водкой. Пожарники выпить любят. Нет, не так: хуярят они блять водяру, как накануне страшного суда нахуй. Половину телевизора мы тогда пропили. На второй день, с жуткого похмела  мне устроили курс молодого бойца. Я бегал стометровку, лазил по каким-то блять заборам, разматывал бухты с рукавами и делал ещё много какой-то вредной для здоровья хуйни. К обеду только похмелился. А к вечеру наебенился уже с другой сменой, растранжирив остаток телевизора и бритву. Проснулся посреди ночи, терзаемый сушняком, нашел какой-то красный круглый краник, напился и снова спать лёг. Не жизнь, а малина.

Неприятности начались аккурат спозаранку. Случилось непредвиденное. Трубила сирена, будто спятивший Гавриил, и по тамтаму моей хрупкой, утренней психики стучали чьи-то кованые башмаки. «Пожар, ёптвою! Этого еще не хватало!» –  догадался я. Подорвался и, одуплившись, занял свой местяк в машине, согласно боевому распорядку. Казан с собой захватил, чтоб не спиздили.
– Поехали, – командую, типа. 
– Куда поехали? Какая-то тварь всю воду с машины слила! Это саботаж! Убью, нахуй! Нам на вызов ехать, а воды ни капли! – надрывался Серёжа-долбоёб, – Раскатывай рукав, тяни к резервуару, будем качать!

Я, смутно догадываясь, кто слил воду, проявил небывалую резвость, метнулся из гаража и сунул шланг в первый попавшийся открытый люк:
– Включай насос! – и отмашку Сереге дал. Насос взревел во всю мощь, и по гаражу пополз запах канализации. Смотрю, закачка идет не из того резервуара, но делать ничего не стал: там же пожар, люди, может, горят, им уже всё равно, чем их тушить будут. Минут через пятнадцать Серега скомандовал сворачиваться, мол, сколько закачали, столько и будет, в кабину еще трое прыгнули, и мы понеслись.

Пылал третий этаж городской  психбольницы. Буйное отделение в полном составе жалось на балкончике, отрезанное от выхода. Коллеги натянули брезентовую ловушку, а меня на полив поставили. Костюм, кстати, мне как салабону не выдали, и из всей бравой команды я один рассекал в майке-алкоголичке и трениках. Казан на голову надел, на всякий пожарный, и дужкой под подбородком пофиксил. 

Огонь подкрадывался к больным со всех сторон, но прыгать никто не решался. Я открыл кран, и тёмная вонючая струя шибанула в окно рядом с сумасшедшими. Раздались крики возмущения со стороны погорельцев: их, видите ли, не устроило, что их тушат фекалиями. Горелое говно, конечно, не фиалками пахнет, но зачем так орать? 
– Ты откуда воду закачал, долбоёб? – разорялся Серега, но делать было нечего. – Хуй с ним, лей уже! – и я обдал психов свежей струйкой, чтоб не пришкварились. Один товарищ тут же сиганул вниз:
– Пиздык! Первый нах! – ёбнулся он мимо батута.
– Повнимательней, ребята! – чутко корректировал работу начальник, – Ловим всех, они тоже люди.

Первонаха, видно, кто-то подтолкнул, потому как он сразу вскочил и с угрозами стал прорываться обратно в больницу. Я подбодрил митингующую на балконе пиздобратию живительной струёй, и психи посыпались, как в тетрисе на последнем уровне. Хватать их не успевали, многие разбегались в неизвестном направлении. Возле меня, в детской песочнице человек в больничной пижаме на карачках начал рыть яму. К нему подполз маленький коричневый старичок и свернулся калачиком в яме. Первый задними ногами яростно начал зарывать дедулю. Судя по этой пантомиме, человек-собака закапывал человека-гавно. И действительно, старичок взглянул на меня грустными карими глазами и сказал:
– Стар я стал, говно стал…– и, немного подумав, добавил, – Да и был говно.

Человек-собака знал своё дело: он гавкал, обнюхивал кучу и рыл, как землеройка. Было видно, что его не устраивает качество проделанной работы, и засыпать старую какашку он собирается как следует, на совесть. И только, когда он нагрёб небольшой курган над умалишенным катяхом, он успокоился и, подняв лапу на гриб в песочнице, помочился себе в пижаму. 

Следующий клиент, городской сумасшедший Яша, добровольно прыгать с балкона не хотел. Его жирное огромное тело не получалось смыть никаким бурным канализационным потоком. Он, довольный, купался в брызгах поноса и ждал, по его словам, радугу. Но неожиданно какой-то зритель среди зевак открыл пиво и сухарики, и Яша, нашедший однажды под крышечкой тысячу бутылок пива и ебанувшийся мозгами где-то на середине выигрыша, ринулся вниз. Хуй, кто его ловил бы, конечно, но он, проявил удивительную прыть и, как гигантский прыгучий гандон с водой, шлёпнулся очень мимо кассы. Хрясь – пузом об асфальт. «Лопнул, нахуй!» – подумал я, глядя на расплывающееся тёмное пятно под тушей. Но Яша был жив, он тянул свои пухлые ручёнки в толпу и мычал что-то про пиво. 

Эпилептики, паралитики, лунатики и прочая невменяемая шушера шароёбились по двору больницы вперемешку с обгаженными буйными и веселили любующуюся публику. Одним словом, дурдом блять… Их отлавливали, сбивали в стаю, но девать их пока было не куда: оставался открытым вопрос, сгорит ли больница дотла или что-то останется. Я в это время заливал дымящиеся оконные проёмы и с надвинутым на брови котелком походил, видимо, на ацкого фашиста с говнемётом. Иначе, я не могу понять, схуяли  один ебанат, ветеран-комсомолец какой-то, на которого попало не так уж много мутной водички, обиделся на меня конкретно. Я, увлекшись, и не заметил, как он подбежал откуда-то сбоку, крикнул: «Умри, Гитлер!» и переибал арматуриной мне по скворешне. Тут я и понял, чё за хуйня такая – малиновый звон. Это когда в голове невъебенная стая малиновок щебечет до апидарения звонкими сука голосами. Сознание я потерял надолго, и пришел в себя уже в палате. Вот так, помогай людям задаром.

Судя по запаху, палата оказалась в той же больнице,  которую я героически тушил. Не зря старался, значит. Рядом сидел толстый увалень и ел пластиковой вилкой невидимую картошку. Он смачно чавкал, вытирал рот салфеткой-рукой и время от времени норовил ткнуть себя вилкой в глаз. Несколько остальных колоритных личностей окончательно убедили меня, что я в дурке. Как я тут очутился, мне рассказывали позже очевидцы. В общем, в суматохе отряд не заметил потери бойца, и меня, валяющегося навзничь, в моем  беспезды весёлом прикиде подобрали добрые санитары.

Как я там месяц кантовался, чтоб пизды не огрести за превращение пожарки в говновозку, под что косил и как сифон вылечил – это уже другая история. Но могу сказать одно: да здравствуют все безнадёжно больные, на фоне которых все мы такие безнадёжно здоровые. А из пожарников я «по собственному» ушёл. Нуивонахуй.