– Лизанька, Говнин уезжает! – ворвалась на веранду Варвара Петровна, всплеснула руками. Лиза на миг замерла, вцепившись в скатерть побелевшими пальцами, но тут же встрепенулась и бросилась вон.

– Николай! Николай!

Говнин был уже подле калитки, но будто бы мешкал, опершись на одно из наверший дачного забора. Лизанька подбежала, преградила ему дорогу и, давая волю ужасу, заглянула широко распахнутыми глазами в лицо Николая.

– Отчего вы, отчего же вы уезжаете? Куда вы? – давясь словами, зашептала девушка. Она протянула к Говнину руки, но так и не решилась коснуться его, словно ощутила вырастающую меж ними пропасть. Говнин неотрывно глядел куда-то вкривь и молчал.

– Меня вызывают в Москву, по срочному делу, - наконец проговорил он гулко, все также избегая Лизиных глаз. Лиза, напротив, жадно впивалась взглядом в его лицо, силясь разглядеть что-то желанное, но потом повернулась и медленно пошла назад к дому.

* * *

Расположившись в вагоне у окна, Николай развернул вчерашний номер "Пилы", пошуршал страницами и лениво остановился на разделе культуры. "Королева сценического лоска Миранда Взбздождь спела перед делегатами в одних трусиках", - завороженно писал страстный репортер.

За газетной пеленой скромно, как тараканы, шевелились попутчики: одутловатый, похожий лицом на енота господин средних лет, жизнерадостный загорелый гермафродит и дама с молчаливым младенцем.

Сложив газету, Говнин принялся глядеть за окно и заметил мельком, как енот – тот сидел ровно напротив – нежно мнет в руках прозрачный кулек с мясным фаршем и белесыми личинками. Мимо неслись пролески, поля и овраги, кривые домики с водокачками. Природа уже подернулась осенним тленом.

Одна за другой в памяти Говнина рождались дачные картины, задумчивое лицо Лизаньки, ее изящные руки, сжимавшие какой-то дряблый томик… Николай живо воображал, как Лиза срывает в саду пышные астры, как она украдкой шелестит под кустами жасмина.

На мгновение нестерпимо захотелось поворотить назад: соскочить на первом же полустанке и лететь к Лизе. Но вскоре Говнин встряхнулся и настроился на серьезный лад.

* * *

Следующим утром в арбатском переулке Николай зашел в знакомое желтое здание с аккуратной табличкой: "НИИ: Научно-исследовательский Иисус". Миновав проходную, пешком поднялся на третий этаж, где уже ждал в кабинете его научный руководитель и духовник.

– Коля, друг сердечный, хвалю, примчался без заминок! – приветственно пробасил громоздкий протоиерей Педрил и по-свойски благословил подчиненного. – Берись-ка, Николай Васильевич, за работу: привалило нам ее – непочатый край.

Порывшись в столе, отец Педрил разом выложил перед Говниным три объемистых папки, затем грузно поднялся и подошел к окну.

– Сверху, – протоиерей поднял пухлый указательный палец, – вовсю торопят, сроки прямо-таки горят, полыхают! К Воздвиженью велено всю столицу окружить тройным кольцом капканов, подлатать все старые сети. Ломать им, блядям, кости, корежить мясо… Детей их давить живьем, в жижу… Глаза рвать из глазниц, члены рубить, жечь… Ногти…

На громогласной ноте Педрил умолк и задумчиво глядел за окно. Выждав, Николай поднялся и взял со стола документы.

– Пойду приступать, отче? – осторожно спросил он, и протоиерей разрешительно махнул рукой. Говнин тихо прикрыл за собой дверь, двинулся по коридору к рабочему месту.

* * *

Лизанька недвижно сидела за столом на веранде, обхватив ладонями чашку с давно остывшим чаем. Наконец она поднялась, вышла на крыльцо и отчаянно вдохнула сырые токи старого сада.

Тихо, но с глубокой юной дрожью, Лиза запела древнюю песню о девушке-утопленнице. О том, как кровь ее стала водою, а плоть – мелкими серебряными рыбками. И о том, что нельзя больше ее суженому купаться в этом тихом заливе.