Зима 1942 года в блокадном Ленинграде была особенно тяжелой. Мария, пошатываясь от усталости, шла по улице осажденного города. Метель нещадно набросилась на женщину. Сильный порыв ветра едва не сбил Марию с ног, злые снежинки больно впились в беззащитную кожу. В затемненном сознании лениво возникла мысль, что если она упадет, то сил подняться ей уже не хватит. Но Маша не могла умереть. Не имела права. И женщина упрямо шла вперед, прикрывая лицо дырявыми варежками.
Сумасшедший ветер в ансамбле с водосточными трубами домов, протяжно завывая, казалось, исполнял торжествующую симфонию смерти. Заметаемые снегом трупы то и дело встречались на пути.
Марии придавали сил две пайки хлеба, которые она заботливо засунула в старый, купленный еще до войны лифчик. Она несла их сыну. При мысли о нем сердце ее сжалось, и тревожно затрепетало: «Как же там мой Ванечка?». Восьмилетний Иван был очень плох, и последнее время не вставал с кровати. Дочку Аню, которой было всего три годика, Маша неделю назад, с разрывающимся от боли сердцем, посадила в хлипкую полуторку, в надежде, что она выберется из гиблого города по «дороге жизни». Для Анечки это был единственный шанс остаться в живых.
Уже давно Маша впала в какое-то странное состояние, похожее на последние ощущения человека, который вот-вот потеряет сознание. Все вокруг происходило как будто не с ней, мысли в голове стали неповоротливыми и липкими, как личинка жука. 
Мария давно не различала времени суток. Она даже не ощущала в полном смысле свое тело. Удивлялась, останавливая взгляд на своих, ставших почти прозрачными ладонях. Ей казалось, что это чужие руки.
Расщепленное сознание периодически играло с ней злую шутку, выхватывая совершенно не к месту какие-то давно забытые детские ощущения. Ей вспоминался запах мандаринов, которые отец до войны всегда покупал на ее любимый праздник. «Они пахнут Новым годом, пап», - говорила она, совершенно счастливая. Перед глазами Маши, как в кино, оживали целые эпизоды жизни. Вот она летом гостит в деревне у бабушки. На завалинке сидит здоровенный кот Федот, плотоядно облизываясь после только что коварно ополовиненной крынки сметаны, оставленной на лавке без присмотра. А вот она, маленькая девочка, ест бабушкины пироги с мясом и капустой, запивая молоком…
Мария очень хотела жрать.
Наконец, она подошла к двухэтажному дому. Входная дверь, противно скрипнув, и, словно признав в женщине законную жительницу, сама открылась под силой ветра. По скрипучим деревянным ступенькам Мария поднялась на второй этаж. Руки ее не слушались. С трудом она вставила ключ в замок, и открыла дверь.
Двигаясь как сомнамбула, мать вошла в комнату. Ванечка спал под кучей тряпья. Мать бережно приложила руку ко лбу сына, проверяя, есть ли температура. Лицо сына было бледным и изможденным, с иссиня-черными мешками под глазами, и бескровными, потрескавшимися от мороза губами. Ваня проснулся от прикосновения и прошептал:
- Мама.
- Вот, поешь, сынок, - протянула весь хлеб Маша.
- А ты?
- Я уже поела, Вань, - соврала мать.
Мальчик стал жадно жевать. Мария вышла и вскоре вернулась с кружкой холодной воды:
- Попей. Как ты себя чувствуешь?
- Голова кружится, мам.
- Ну спи, спи, - мать бережно накрыла сына ворохом старых одеял и пальто.

***

Проснувшись, Мария не сразу сообразила, где она. Долго лежала, глядя воспаленными глазами в потолок, который казался ей знакомым. Вспомнила, что она дома. Давящая, леденящая кровь тишина. Только ветер за окнами все поет свою похоронную песню.
Когда мать вошла в комнату, она уже все знала. Ванечка умер. Его маленькое детское сердце, такое близкое и родное, остановилось навсегда.
Как это бывает в самые роковые минуты жизни, сознание Марии как бы отключилось на время, и она смотрела в лицо мертвого сына совершенно спокойно. Затем она упала на тело сына и горько, жалобно заскулила.
Когда плакать больше не стало сил, Маша сползла на пол и долго сидела в прострации, опираясь костлявой спиной о кровать. Затем, покачиваясь, вышла их комнаты.
Спустя некоторое время Мария вернулась, неся в руках большой кухонный нож. Раздела Ванечку до пояса и положила на спину. Неумело вспорола ножом живот мертвеца.  Припала к рваной ране и стала жадно пить сочащуюся теплую кровь. Засунув руку внутрь, вытащила серые, покрытые мутной слизью кишки. Отрезав один конец от слипшегося желудка, с аппетитом откусила приличный кусок ливера. Мария рвала зубами вкусную плоть и торопливо пережевывала, громко чавкая.
Выев почти всю брюшную полость Ванечки, включая печень и почки, Мария запасливо завернула тушку сына в тряпье – на будущее.
А в это время, на дне Ладожского озера жирный сом подплыл к раздувшемуся трупу Анечки, подняв муть широким хвостом. На мгновенье застыл, словно раздумывая, а затем стал объедать детское лицо.