Веселья час прервался пьяным взвизгом,
Истошным воплем, булькающим звуком,
Злорадным смехом, выкриком «на, сука!»,
И хрипом, уходящего из жизни.

Та боль разлуки, что настала после,
Была не то, чтобы невыносимой,
Она была по-своему красивой,
Бордово-алой. Но с какой-то взрослой,

Назойливой и неотступной мыслью,
Поэт тащил на кухню гору мяса,
Плюя все время, видимо от сглаза,
Глаза горы смотрели с укоризной.

Листочки с рукописными крючками,
Горели славно, разжигая веру,
Как - будто проклиная изуверов,
Что честь и  совесть продали Обаме.

Себе лишь ум оставив, и похмелье.
В многоэтажном монолитном доме,
Живущим по придуманным законам,
Всегда найдется время на веселье.

…

Соседям жалко потолок, конечно,
Расплакался он алыми слезами.
Силовики, ощерившись штыками,
Взломали дверь в пылающий скворечник.

Веселья час, однако, переехал,
К другим жильцам. Возможно на Садовой,
В квартиру 50 к своим знакомым,
Он постучит. Они умрут от смеха.

(с) Себастьян Ферейро