Акрам Сафин, проводив домочадцев кого в школу, кого на работу, только было удобно расположился за печатной машинкой на кухне, собираясь выдать очередную собкоровскую статью для областной газеты – заварил чайку покрепче, пододвинул пепельницу и закурил, рассеянно пролистывая испещренный записями свой корреспондентский блокнот, как раздался телефонный звонок. Акрам подумал, что пока он пишет, телефон надо бы отключить. Но на этот звонок решил ответить.
- Слушаю, - сказал он в трубку и отхлебнул терпкого и подслащенного горячего чаю.
- Вы Акрам Бариевич Сафин? – отрывисто спросил какой-то мужчина.
- Да, - ответил Акрам.
- Вас беспокоит начальник исправительного учреждения (далее последовали казахская фамилия и имя, звание). Вы не могли бы подъехать к нам?
Акрам знал этого человека. Его неофициально звали Хозяином колонии, в которой вот уже три с лишним года сидел отец Акрама, Бари Сафин.
- Конечно, подъеду, - торопливо сказал Акрам. – А что случилось?
А зажатая в его руке сигарета уже начала предательски подпрыгивать и в ушах Акрама зашумело. Он понял, что так просто сам начальник колонии ему не стал бы звонить – они не были знакомы, хотя и знали о существовании друг друга. Хозяин, несомненно, читал областную газету, в которой практически из номера в номер шли заметки, статьи, корреспонденции, а порой и фельетоны за подписью Акрама Сафина. А про Хозяина Акраму рассказывал отец во время нечастых личных свиданий. Рассказывал уважительно, так как обитатели зоны подполковника почитали – он хоть и строг был, но справедлив и честен.
- Подъезжайте, мы вас ждем, - настойчиво сказал начальник колонии. – Прямо сегодня и подъезжайте.
* * *
Городок, в котором собкорил на областную газету Акрам Сафин, недавний завсельхозотделом выходящей здесь же районной газеты «Вперед» (с дублем на казахском языке «Алга»), был знаменит на всю страну своими гигантскими угольными разрезами, в которых открытым способом добывался гигантскими же количествами плохонький бурый уголь, и гигантскими, почти полукилометровой высоты, дымовыми трубами двух ГРЭС, в которых и сжигался этот уголь, а вырабатываемые миллионы и миллионы киловаттов электричества перегонялись по тысячекилометровым ЛЭП в города Казахстана и России. Строились еще две такие же огромные электростанции, разрабатывались новые разрезы, быстро рос и городок Э., возникший на окраине первого угольного разреза в первые послевоенные годы. Тогда же образовалась и эта колония, ставшая знаменитой тем, что здесь отбывал свой срок известный писатель-диссидент Солженицын. Сидельцы этой колонии тоже принимали участие в строительстве Э., объявленного Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Зеки с энтузиазмом трудились в разрезах, на возведении городского ДК, обнесенного огромным забором с колючей проволокой и специальной проволочной сеткой, препятствующей перебросам на территорию стройплощадки несанкционированных «дачек». Перебросы эти делались так: к электроду примытывался изолентой пакетик с сигаретами, а то и анашой, деньгами, с малявами и пр., и электрод этот с силой забрасывался на территорию ДК через высокую проволочную сетку. До места долетали не все дачки, многие электроды зависали на сетке, и она выглядела как сохнущий на кольях большущий замусоренный рыбацкий невод.
Когда отец Акрама попал на зону, ДК был уже выстроен, заграждение вокруг него сняли и в городе по утрам перестали появляться зеленые «Уралы» с наглухо закрытыми брезентовыми тентами кузовами, вывозящие зеков на стройплощадку. Но без работы заключенные не оставались. Они пахали в каких-то других местах ударной комсомольской стройки и внутри самой зоны. Акрам Сафин работал в столярном цехе подсобником, таскал к станкам доски, оттаскивал готовую продукцию: какие-то скамьи, шкафы, ящики. У него не было специальности, которая облегчила бы ему жизнь на зоне. Когда-то он был молотобойцем в сельской кузне, но здесь кузницы не было. Потом он работал скотником в дойном гурте. Пока не угодил вот сюда, на зону.
* * *
После звонка Хозяина Акрам тут же бросил едва начатую статью, оделся и отправился на автобусную остановку. Зона, в которой сидел отец, была на окраине города, совсем рядом с пропастью первого угольного разреза, с которого и началась славная история городка Э. До зоны можно было добраться на обычном автобусном маршруте. Был последний день февраля, причем, повторяющийся лишь раз в четыре года, то есть двадцать девятое число. На улице стояла промозглая сырая погода, дул влажный ветер, машины проносились мимо автобусной остановки, разбрызгивая жидкую снежную кашицу. И на душе у Акрама было также ненастно. Он уже был почти уверен, что с отцом случилось что-то непоправимое, о чем Хозяин не хотел говорить ему по телефону. Хотя, может, просто покалечился на работе? Или втюхался по старой памяти в драку и получил заточку в бок? А много ли надо шестидесятидвухлетнему старику? Впрочем, отец у Акрама, хоть и невысокого росточка и сухощавой комплекции, был довольно крепким мужичком, и сладить с ним в случае чего было не так-то просто. Вкалывая еще на кузне, он накачал себе довольно внушительные мускулы. От его крепко сбитой фигуры, набыченной головы с «ленинской» лысиной, сухого красного лица с колючими серо-зелеными глазами под кустистыми рыжими бровями и крупным перебитым носом веяло скрытой угрозой. Особенно когда Бари был выпившим. А это дело он, увы, любил. И насколько бывал весел и доброжелателен по трезвости, настолько же становился угрюм и придирчив, драчлив по пьяни. Такого его опасались все. Во-первых, он неожиданно мог «взять на калган» любого, кто ему почему-то не понравился. И тот, кто получал сокрушительный удар его полированной лысины в подбородок или в грудь, обычно терял сознание и отлетал на пару метров. А мог долбануть и тем, что у него в этот момент обнаруживалось под рукой. Однажды Акрам, когда был еще совсем пацаном, стал свидетелем того, как отец надел на голову своему соседу Василию Кубышеву, с которым они до этого мирно выпивали, самовар с кипятком. Вот так вот сидели, пили, пили, вдруг о чем-то заспорили. Потом отец, как это обычно водилось за ним, стал скрежетать зубами и без конца с угрозой спрашивать у визави о чем-то непонятном: «Ты по боту ботаешь? Ты по боту ботаешь?» Лишь повзрослев и перечитав кучу литературы, Акрам понял, о чем тогда отец допытывался у своего соседа. Он хотел его спросить: «Ты по фене ботаешь?». То есть, имеет ли Василий Кубышев какое-то отношение к уголовной среде. Но по пьяни перепутал слова и спрашивал так, как спрашивал). А сосед Василий, рослый, на полголовы выше отца мужик, лишь криво ухмылялся сырым распаренным лицом и периодически «посылал» отца. И в один из таких моментов Бари привстал с места, схватил принесенный за пять минут до этого горячий самовар за ручки и с размаху опустил его на голову своего оппонента. Раздался дикий рев. Отец и сам ошпарился – кипяток попал ему на ноги, но каково было Василию! Хорошо еще, что основная масса горячей воды вылилась все же ему не на голову, а за шиворот, на спину. На шум прибежала жена соседа, местная фельдшерица. Мгновенно все оценив, она метнулась обратно к себе домой через дорогу, и принесла какие-то мази, порошки, которыми присыпала и смазала красную, покрывшуюся волдырями спину охающего мужа. А через пять минут отец и ошпаренный им, весь перебинтованный сосед уже помирились и, обнявшись, с пьяным всепрощающим плачем возили друг друга по лицам мокрыми губами и снова пили водку. Все попытки жен развести побратавшихся мужиков по своим кроватям завершались полным крахом: те дружно посылали их по известному адресу. А когда кончилась выпивка – снова послали за водкой…
* * *
Но вот, наконец, скрипнув тормозами и с шипеньем раскрыв двери, перед небольшой группкой прячущихся от ветра в автобусном павильоне пассажиров остановилась «тройка». Акрам поднялся в полупустой салон – основная масса горожан к этому времени уже разъехалась по своим служебным и рабочим местам, - пробил талончик и сел у грязного, заляпанного снаружи окна. Ехать было далеко, по крайней мере, полчаса, не меньше. И Акрам снова погрузился в тягостные размышления. Что же там случилось с отцом? В последнее время он жаловался, что мучает давление, и его поставили на учет в зоновской больничке как гипертоника. Он бросил курить и во время последней свиданки Акрам обратил внимание на то, что отец даже как-то погрузнел. А в глазах его поселилась тоска.
- Батя, а тебя здесь не обижают? – спросил Акрам как-то отца.
- Да нет, сынок, - отмахнулся отец. – Правда, в первые дни один молодой да здоровый стал до меня докапываться. Ну, я терпеть не стал. Бить его не бил, а взял и перекинул через себя. Он ка-а-к хлопнется спиной об пол, встать сам не может! Мужики вокруг стоят, смотрят, что будет дальше. Ну, а тот раздолбай руку мне протягивает: дескать, помоги подняться. А я отвел руки за спину, нагнулся к нему, говорю: «Берись за грудки!». Ну, он вцепился за куфайку, а я распрямился и так поднял его с пола. А парни-казахи и говорят: ну ты, шал, даешь! Старик, значит, по-ихнему. Или аксакал. И всё, теперь меня только так и зовут здесь – Шал.
* * *
Но Акрам-то знал, что почтительное отношение у зеков к его отцу, скорее всего, вызывает еще и статья, по какой он сидит. Бари на старости лет убил человека, за что ему и дали восемь лет общего режима.
- За что же ты его? – сокрушенно спрашивал потом Акрам отца.
- Он меня нехорошо обозвал, - признался отец. Но как именно обозвал его тот бедный мужичонка, Бари так и не сказал никому. Даже на суде. А свидетелей их ссоры, которая произошла во время ночного дежурства на ферме, когда Барии, вспылив, взял «на калган» того человека, а он упал и ударился головой о какую-то железяку, не было. Странно, но деревня больше сочувствовала Бари. Он хоть и вспыльчивым был, и часто в драки лез по молодости, но невероятно доброй души был человек. Односельчане знали: к Бари можно обратиться за чем угодно и в любое время, никогда не откажет в помощи. Про таких говорят: последнюю рубаху с себя снимет и отдаст. А вот покойный был вздорный человечишка, с поганым языком, с которого направо и налево, по поводу и без, слетали всякие хулительные слова, за которые он бывал не раз бит. Такой вот скверный характер был у человека. Однако не убивать же его за это? Но вот случилось то, что случилось. И Бари вместо пенсии, до которой ему оставалось всего ничего, отправился на зону. Причем именно в Э. где к тому времени обосновался его старший сын Акрам.
* * *
Когда Сафины приехали в Казахстан из своей татарской деревушки, у них уже было двое детей, четырехлетний Акрам и его годовалый братишка Рустам. Акрам ни слова не знал по-русски. Родители-то его, худо-бедно, владели великим и могучим (иначе как бы они попали сюда, на целину?), хотя между собой и с детьми говорили только по-татарски. Но улица русского села Пятиярск, каковым являлось отделение принявшего Сафиных на работу совхоза, быстро сделала свое дело: Акрам как губка впитывал и осваивал слова инородной речи, посредством которой ему, хочешь - не хочешь, пришлось общаться с сельскими пацанами. И очень скоро русский язык стал ему не только хорошо понятным, но и практически родным, и когда родители по-прежнему обращались к Акраму по-татарски, он отвечал им уже по-русски. В школе он учился хорошо, очень полюбил чтение, и к концу восьмилетки уже сам начал упражняться в сочинительстве… Короче, когда Акрам пришел из армии (а он и там продолжал свои литературные опыты), взял да и впервые в жизни отправил в местную районную газету одно из своих сочинений. Первый его рассказ забраковали, а вот второй уже напечатали. После четвертой публикации Акраму дали задание написать про сенокос в его деревне, он справился, вот тогда его и пригласили на штатную работу. Ну, а там пошло-поехало. После восьми лет работы в своей сельской районной газете он был приглашен в Э., куда редактором объединенной (то есть одновременно и городской, и районной) газеты был назначен их бывший замредактора Тикунов. А спустя несколько лет Акраму, к тому времени заочно учившемуся на факультете журналистики в Казахском госуниверситете, предложили занять освободившийся корпункт областной газеты.
* * *
Бари очень рассчитывал на УДО (условно-досрочное освобождение), которое могло быть к нему применено после отбытия половины срока наказания. При свиданиях отец мечтательно рассуждал о том, чем займется в Пятиярске, когда вернется из тюрьмы. С работы он, конечно, уйдет, на жизнь им с матерью хватит и пенсии. Будут потихоньку вдвоем заниматься хозяйством, огородиком, по грузди будут ездить, за ежевикой. Бари будет ходить на рыбалку на свое любимое озеро Длинное, будет таскать домой щук да окушков.
-Помнишь ту крокодилу, которую я притащил в шестьдесят первом году? – задорно толкал Барии сына в бок. Еще бы не помнить! Седая та щука потянула на одиннадцать килограммов и от старости была совершенно несъедобной, сухой и жесткой. Пришлось ее скормить уткам…
Вот о чем мечтал Бари Сафин, ворочаясь бессонными ночами на жесткой зоновской шконке. И оставалось ему до подачи заявления на УДО всего несколько месяцев. Неужели не дождался?
* * *
«Тройка» уже выехала за городские кварталы и практически пустая катила, подпрыгивая на разбитом асфальте, по Индустриальной улице, вдоль которой размещались немногочисленные производственные предприятия города: ПАТП, РММ, РМЦ. А вот потянулся и длинный серый бетонный забор с колючкой поверху и уже знакомой проволочной сеткой, местами увешанной электродами с недолетевшими по назначению дачками. Здесь, кроме Акрама, вышли еще пожилая супружеская пара, обвешанная тяжелыми сумками и пакетами – по всему, приехали к кому-то на длительное свидание, и капитан внутренней службы. Акрам и сам неоднократно приезжал сюда за эти годы с запасом продовольствия на три дня, когда подходил срок длительного свидания. Брал с собой и старшую, восьмилетнюю дочку Алию – любимую внучку Бари (на длительную свиданку разрешалось приходить двоим родственникам), и брата, и маму, специально приезжавших в Э. к этому времени из Пятиярска за триста километров. Они жили эти три дня в тесной комнатке свиданий с зарешеченным окном и всего с двумя койками. Первый день еще пролетал как-то незаметно – за разговорами, бесконечной варкой-жаркой еды на общей кухне, на которой суетились родственники других зеков, осчастливленных свиданкой. А потом приходило тягостное ощущение того, что ты сам отбываешь здесь срок: в комнату, которая изнутри не запиралась, в любое время мог заглянуть дежурный офицер; никуда, кроме общих коридора, кухни и туалета, из помещения для свиданий на пять или шесть комнат выйти было нельзя. Синдром заключенного усиливался из-за особого, непередаваемого зоновского запаха, который присутствовал даже здесь, в помещении для свиданок, и из-за вездесущей унылой синей краски, которой были выкрашены панели на стенах, оконные рамы, двери. И когда отцу приходила пора возвращаться туда, на зону, в свою «семью», к обычной «заколючной» жизни, и он начинал суетливо прятать оставляемые ему деньги, чирик там или четвертной, когда как получалось, зашивая их в укромном месте своего бушлата или пряча под стельку сапога, отбирать в пакет из остатков провизии то, что можно было взять с собой (конфеты, чай, печенье), наступало облегчение. Причем и для отца тоже – он заметно уставал от этого нескончаемого трехдневного общения, когда уже на второй день бывали исчерпаны все темы для разговора, а просто сидеть и смотреть друг на друга надоедало. И когда отец, неуклюже обняв Акрама и внучку и ткнувшись в их лица сухими колючими губами, уходил, слегка косолапя обутыми в кирзовые сапоги ногами, и за ним и остальными зеками сухо щелкала электрозамком зарешеченная дверь, Акрам почти радостно начинал собираться к выходу и сам.
* * *
- Крепитесь, Акрам Бариевич, вчера ваш отец скончался, - сказал ему в своем кабинете начальник колонии. – Вот тут написано, что и как.
Подполковник-казах, он же Хозяин, протянул ему листок бумаги с отпечатанным на машинке текстом, с лиловой печатью и несколькими подписями. Пытаясь сосредоточиться, Акрам несколько раз пробежался по тексту глазами, пока не усвоил: отца сразил обширный инфаркт, с одновременным кровоизлиянием в мозг. Подполковник вздохнул и добавил:
- Примите мои самые искренние соболезнования. И что еще могу от себя добавить: Шал… Извините, ваш отец, Бари Сафин, умер мгновенно. Просто шел, упал и скончался. Такие вот дела. И вот еще что. Обычно мы не выдаем тела умерших заключенных, погребаем их сами. Но вы можете забрать отца и похоронить его дома. В приемной вам расскажут, что и как надо сделать. Ну, всего доброго. Мужайтесь!
Подполковник вышел из-за своего стола и пожал Акраму руку. Странно, но Акрам практически совершенно владел собой, горестное известие не выбило его из колеи. Наверное, потому, что он где-то в глубине души был готов к такому повороту событий. Акрам внимательно выслушал инструкции женщины-лейтенанта в приемной, что-то даже записал в свой блокнот и, попрощавшись, вышел из административного корпуса колонии. Почти тут же подошел автобус, также практически пустой. И вот только тут, когда Акрам снова сел у грязного оконного стекла, за которым, впрочем, можно было разглядеть проплывающий мимо бетонный заколюченный забор колонии, его пробило на слезы. Сдерживая вырывающиеся рыдания, он сухо и мучительно кашлял и старательно отворачивался к окну. Отца стало невыносимо жаль: как он мечтал попасть на УДО, чтобы остаток жизни прожить на воле, в своей, ставшей ему родной, прииртышской деревеньке, где его ждали жена и один из сыновей, среди своих односельчан, простивших ему совершенное им по пьяни глупое злодейство. Но вот не довелось, и завтра Акраму предстоит забрать Бари из зоновского морга и отвезти в Пятиярск. Домой, как он мечтал. Но неживым.
* * *
Брат Мансур, живший в их деревне с одной вдовушкой с двумя ребятишками и успевший заделать ей еще и двоих своих пацанов, приехал по телеграмме Акрама на следующий же день. Насчет машины Акрам уже договорился – забрать отца из колонии и отвезти его за триста километров в Пятиярск согласился Виктор Катеринин. Не так давно они вместе работали в той районке, где начинал Акрам, сдружились, неоднократно ездили на рыбалку к Акраму в деревню. Потом Катеринина назначили редактором одной из рудничных многотиражных газет, недалеко от Э., а уж оттуда облполиграфиздат перевел его в директоры типографии в сам Э. В распоряжении у Виктора был УАЗик-«буханка», за рулем которой он ездил сам. Вот на ней они и поехали мартовским, неожиданно морозным днем снова в зону. С трепетом Акрам и Мансур перешагнули порог морга – перед этим они с полчаса стояли и молча курили на улице, пока санитар подготавливал тело отца к выдаче. Бари, бледный до синевы, чисто выбритый и тщательно вымытый теплой водой (от его тела даже исходил парок), голым лежал на обшитом нержавейкой столе. Его крупный, перебитый в переносице нос, казалось, стал еще больше, глаза были плотно сомкнуты, а в уголках бесцветных губ затаилась горькая усмешка. Огромный разрез, тянущийся от пупка до горла, был аккуратно зашит особым, собравшим в плетеную косичку кожу тела, швом. Такой же шов, только поменьше, опоясывал и его голову. Все понятно, отцу делали вскрытие для установления причины смерти. Акрам и Мансур бестолково переминались с ноги на ноги, не в силах оторвать глаз от вытянувшегося на железном столе бледного тела, еще недавно бывшего их отцом.
- Ну, парни, вы приподнимите его, а застелю простыню и одеяло, - вздохнув, сипло сказал санитар, сухощавый мужик лет сорока в темном халате и в резиновых сапогах. Акрам взял отца за холодные и еще влажные после недавнего мытья ноги, Мансур просунул ему руки под мышки, и вдвоем они приподняли безвольно и тяжело прогнувшееся тело.
- Еще выше! – скомандовал санитар и проворно расстелил на столе под отцом сначала одеяло, потом простыню, привезенные Акрамом из дома. – Все, опускайте.
Он умело запеленал отца в простыню, потом обернул в одеяло и перевязал образовавшийся кокон в нескольких местах шпагатом.
- Ну, тащите к машине.
Братья вынесли ставшего неожиданно очень тяжелым отца из покойницкой на улицу. Поджидавший их Катеринин хлопотливо раскрыл дверцу салона УАЗика, помог пристроить кокон с телом на боковое сиденье. Санитар принес и положил в машину еще и какой-то темный узелок.
- Это его одежда, - сказал он. Акрам поблагодарил санитара и сунул в карман его халата скомканную десятку. Трижды с жестяным стуком хлопнули дверцы «буханки» - со стороны водителя и пассажира, куда сел Акрам, и в салоне, где у окошка, глядящего в кабину, пристроился Мансур. Санитар, закурив беломорину и выпустив сизые клубы дыма из мохнатых ноздрей, молча проводил взглядом выезжающую через проходную зоны «буханку».
* * *
(окончание следует)
Этот сайт сделан для настоящих падонков.