А ведь скоро двадцать пять лет как я тут хуярю, подумал Хуножный. Двадцать, ёбаных, пять!  Уму непостижимо - ведь это почти пол жизни и куда? Во что?  На что я потратил все эти годы? Да лучше бы я хипповал или битничал,  жаль родился не в том месте и немного не в том время. Да нет...не делал бы я этого - ведь я конченое ссыкло и писун. Нет, даже так - я чмо и писун, жалкий хуеплёт и лысая шваль. Кавалер ордена гниды стоеросовой и вонючки имени Пахмутовой...Боже мой, откуда такие мысли в моей недорослой голове??? Я, блядь, всю жизнь стараюсь не пердеть в транспорте, уступать место этому зверью в старушечьих телах, не чавкать, не дрочить больше трёх раз в день (а иначе малафья закончится, и что тогда делать), не делать гадостей в ответ (хотя сосед сверху заслуживает моих ежедневных испражнений на каждый своё ёбаный обед из сарделек с макаронами, а, вернее, вместо них)...

К чему все эти правила? К величайшему моему сожалению ответ я знаю превесьма чётко - так нужно, так требует мораль и устои социума, а иначе...Иначе кулак глобализованной политкорректности в совокупности с нетолерантностью к 'ёбнутым шизикам' (конечно, под прикрытием всяких там сраных организаций вроде 'Убьём мученика, на небесах ему воздастся' и иже с ними) непременно обрушится всей своей вязкой мощью прямо в мой и без того поломанный в детстве нос. И он непременно сломается ещё раз и губы мои тонкие зальёт кровищей, и зубы мои зальёт, а подбородок будет выглядеть как красный нос клоуна, который не туда натянули по пьяной лавочке...

И скажут потом - Ой, ведь Иван Хуножный, это же преподаватель литературы в таком приличном вузе, не может быть...Характеризовался положительно, не пил не курил, как же как же...

...Дождь барабанил почти неслышно, лишь подоконник отзывался гулко и дробно. Стекло молча играло партию дождя, словно резонирующий рояль. Стекло нажимало педали и капли роились на нём в причудливых узорах вечности, которую можно было запечетлевать на старый Зенит пока не закончится плёнка...и все фотографии будут разными и такими одинаковыми. Несколько лет назад Хуножный так и сделал и теперь несколько тысяч снимков орошённого стекла было поклеено поверх обоев в его маленькой комнатушке. Настроение создавалось идеальное для меланхоликов, любящих, отложа томик Блока (или Есенина) молча и степенно, с угрюмым выражением лица дрочить на неясные образы, воспетые поэтами...Проститутки в подштаниках, все эти грязные развратные мокрицы. На ум пришло слово 'макрель', хотя Иван не был уверен, что знает его значение...

Оох, Хуножный выпрямился и в позвоночнике хруснуло. Нужно поменьше сидеть сгорбившись у окна, хотя что ещё делать в столь прекрасную осеннюю пору, когда деревья расстаются со своими детьми и они падают к их ногам...Я не могу...какой же я плаксивый и занудный уретроплагиат...Завтра экзамен...экзамен...когда же это всё прекратится? Все эти трёхногие идиоты, которые жрут, бухают и ебутся, а мне не во что обуться. Хуножный мрачно улыбнулся. Скоты, нихуя не делают, а лишь прожирают деньги своих родителей, которые так тяжело им достаются, а потом приходят ко мне, от их анусов воняет красной икрой, а вместо соплей у них лосось, покрытый кокаином, слово последняя зелёная трава в первое заидневелое октябрьское утро...Мрази! Мрази! - вслух повторил Иван и ему стало немножко по себе. Они думают, что они, приходя ко мне, могут надо мной издеваться? Унижать меня, ухмыляться мне своими наглыми ртами, которые (в их то годы!!!) употребляют виски и курят марихуану! Да когда я был в их возрасте я благодарил судьбу за кусок булки и кефир с зелёной (тут у Хуножного сжалось сердце) крышечкой из фольги! Ууу, как полуголодный выключал свет последним, после того, как доделывал домашние задания, поворачивался к грязной стенке на скрипучем матраце и, мечтая, о свином барбекю медленно проваливался в бездарный сон...

Они...они нихуя не делают и хотят, чтобы я ставил им 'хорошо' и 'отлично' и обижаются, педерасты, когда я их валю! Смотрят недобро так, а потом смеются мне вслед, когда я позже прохожу мимо них, сбившихся в кучку...Они, наверное, насмехаются над моим дешёвым костюмом покроя 'долбоёб обыкновенный' фабрики, мать её, Большевиков, над моей лысиной, которую я зачёсываю налево как Гитлер...Наверное, моей второй кличкой после Хуй является кличка Гитлер...больше чем уверен. Хотя, блядь, как то прискорбно осознавать, что тебя называют Хуй...банально как-то...преподаватель литературы и вдруг Хуй? Куда катится этот мир? По старому и бедному лицу Ивана скатилась солёная слеза, оставив яркий след на пыльной коже. Ничего, завтра они у меня попляшут и ещё елейничать будут, чтобы я поставил зачёт, умолять будут, заискивать. Вот когда я для них Бог, когда я для них хоть кто-то, а не просто пустое место, пережиток развитого социализма...

Утро выдалось ярким и тёплым, Хуножный яро щурился и дышал как собака: он обожал бабье лето и настроение у него было отличное, у него, даже, появилась уверенность в себе. Ведь в свои пятьдесят он выглядел как минимум на десять лет старше, чувствовал себя на двадцать лет хуже, но дрочил как в двадцать пять и это его немало удивляло. Он побрился, помылся и даже побрызгался одеколоном, хотя и не любил этого. Ботинки он решил не чистить (всё равно ноги под столом, подумал он), а брюки он не гладил никогда, так какого хуя я их должен гладить сегодня? - агрессивно оправдался Иван перед зеркалом.

Институт кишел и бурлил, квакал и гудел. Сука, зоопарк, процедил преподаватель литературы, и поспешно устремился на четвертый этаж на кафедру. Не сказать, что там его любили, но...надо отдать Ивану должное - всё-таки он был профессионалом и вот вот должен был получить профессора. Сейчас молодёжь преподавать не заманишь, поэтому все вузы держатся вот за таких козлов и, самое что интересное, что Хуножный сам это понимал, поэтому иногда позволял себе шальнуть, посредством несмытия мочи в унитазе. Кал он всё-таки смывал, ибо боялся, что если он будет выходить, а после него кто-нибудь зайдёт и увидит какашку то будет думать о нём плохо...

Студенты дрожащей кучкой толпились возле кабинета, желе, бля, мелькнуло в голове у него. Поздоровавшись, он пригласил троих человек и закрыл дверь. Расписавшись в ведомости, он внимательно проследил, чтобы каждый вытянул по одному билету и задумчиво уставился в окно, вновь придавшись своим мыслям. Настроение вдруг опять стало мрачным. Ну, вот опять, - начал Хуножный, - неужели они думают, что я не вижу, как они списывают? О, боги, спасите и сохраните, воистину не ведают, что творят. Тупые бездарные молокососы, отребье, никто...Хоть бы один списал так, чтобы я этого не увидел. Радует одно - они хотя бы прочитают и перепишут то, что там написано. Хоть на йоту станут умнее...Ой...надоело. Надоели! Надоела такая жизнь, да. Да, можно отвечать! - встрепенулся Иван. А она ничего, - пронеслось у него в  голове. На него пахнуло молодым телом и мятной жевательной резинкой. Какой приятный одеколон, чуть не ляпнул он вслух и спросил - Билет номер?.. - Билет номер 18! - нарочито бодро ответила студентка и неуверенным голосом стала рассказывать про эпоху Дэкаданса и её влияние на последующий ход всемирной литературы. Хуножный не слушал, он давно научился делать вид, что слушает, но ни одного слова он не пропускал внутрь. Этому он научился с бывшей женой и был ей за это благодарен. Поставив ‘зачёт’, он выпил воды и пригласил следующего отвечающего.

Последней была студентка, которую он видел первый раз. Она была некрасивая, она была беременна и тупа. Она тщетно старалсь заигрывать с ним, строила ему глазки, мерзко так из-под накрашенных дешёвой тушью ресниц...От неё воняло табаком и таким же одеколоном как от Хуножного. Квадратная обвуь, дешёвые колготы и чёрные ногти. А эта чёлка, окрашенная зелёнкой? Иван сидел и мечтал вонзить ей томик Божественной комедии ей прямо в её гнусный лобешник. Да так, чтобы он вошёл поглубже и посочнее, чтоб на треть вошёл. Он представил, как оттуда течёт лишь кровь и это падла умирает тут же в аудитории и вот тогда он то уж поставит ей зачёт, да! Почему то он очень разозлился на эту бедную дуру и чётко решил не ставить ей зачёт. Он видел, как она списывала, но по глазам понял, что она нихуя не поняла из того, что прочитала там у себя на пизде и понял - такой не поможет даже лоботомия (тут Хуножный внезапно рассмеялся, подумав, что он понял, откуда взялось слово 'лоботомия'лоб плюс томик Данте). Студентка тоже рассмеялся, хотя слегка напряжённо, и подумала, что он поставит ей зачёт, раз он в таком прекрасном расположении духа...

В окне была улица и люди. Куда вы все идёте? Зачем и почему? Хуножный вдруг вспомнил, кого ему напомнила эта несчастная, которой достался вопрос о проблемах, поднятых Бокаччо в своём Декамероне. Хорошо, что ей не попался Рабле, а то был бы пиздец на корабле. И вот уже второй раз он внезапно рассмеялся, но даже не взглянул в оправдание на съёжившееся на стуле существо, вяло открывающее свой рот в попытках выговорить шепелявым ртом слово 'консерватор'. Засмеявшись в третий раз, он обнаружил, что она начала плакать, но виду не подал и вновь упёр свой взгляд за окно. А напомнила она ему одну блядюгу продажную, которую он вызвонил на второй день, после того, как жена уехала от него к матери (если бывают матери-ёбари). Откуда и как он достал номер Хуножный трижды во пизде не помнил, ибо был подшофе. Она пришла вся такая вульгарная, принесла бутылку дешёвой водки и напоила его, чтобы он не боялся, а то хуй не стоял. Он ебал её раком и вдруг ему стало скучно. Он попросил её, чтобы она произносила 'Ыть' каждый раз, когда хуй его шёл вперёд и она на удивление легко на это согласилась. Ыть, ыть, ыть, ыть...Хуножный ебал и вдруг его стошнило прямо ей на спину, но Виолетта и виду не подала, что что-то произошло, и лишь чаще стала повторять 'ыть', 'ыть'...Тогда он стал рассматривать чем он наблевал и понял, что сегодня огурцов он не ел. Внезапно она попросила воткнуть ей в жопу, на что Хуножный отреагировал весьма бодро и дело пошло намного резвей. Виолетта стала кричать 'ыть' гораздо ярче и насыщенней, а Иван стал ей вторить, говоря 'ать'. Она 'ыть', а он 'ать'. 'Ыть'-'ать', 'Ыть'-'ать', 'Ыть'-'ать'...

Потом он решил, что хочет высморкаться и высморкался ей прямо на спину, решив что терять уже нечего. Сопля из левой ноздри не захотела покидать домик и повисла между носом и спиной зелёной нитью. Он решил пусть так и будет. Кончив, он досморкал соплю, дал Виолетте лишние десять долларов за беспокойство и выгнал, даже не дав помыться. Кстати, выйдя вечером за пивом он тупо наступил мокасином в кучу говна на коврике. А на следующий день вернулась жена и Хуножный на радостях купил 'Мартини' и фруктов и рассказал ей про вчерашнюю проститутку. Больше жена не возвращалась.

И тут Хуножному стало так горько и он, повернувшись к красной заикающейся дуре, спросил - Был ли великий Гэтсби таким уж великим? И ответом ему была гробовая тишина обездоленного трупа. Молча поставив зачёт, Хуножный опустил голову между рук и замер. - Можно мне идти? - шёпотом спросила Виолетта. - Валите вы все нахуй, - так же прошептал в ответ преподаватель литературы. Тихо закрыв дврь, Виолетта на цыпочках удалилась, и лишь смутно улышал Хуножный её далёкий крик - Сдала!!!

Сдала, - устало повторил Хуножный и улыбнулся.