Рим давил цветом. Почему? Он был белый. Синие тени, развалившиеся в улицах и подъездах, тоже были белыми. Трещины между камнями замершие на столетия, колоны – насесты богов и цезарей. Дома, храмы, пыль, мука Спурия – пекаря. Другие цвета существовали, но делали это, походя, лениво смешиваясь. Позевывая от скуки и серьезных разговоров. Город - большой отрез запачканной материи, в волокнах которой, шевелились люди. Сидя за столом, пекарь пел заманчивые песни в заросшие волосами уши распорядителя.

- Пятьдесят монет, великий Домиций, это целое состояние! – Либон масляно пучил глаза – Половина осла, заметь.. добрая половина!
Мечты, об этом совершенном транспортном средстве, доводили пекаря до умоисступления. Необходимая сумма, была почти собрана и лелеялась в потертом кожаном кошеле.
Великий Домиций, оплывающий на лавке, с шумом дотягивал скудные запасы вина хозяина. Звук стоял такой, будто собака, пробежавшая три стадии, дорвалась до воды. Глазки  - щелочки, постреливали поверх пухлых щек.   

-Вот ты и есть пол осла, любезный Либон! И папаша твой, был видать, исключительный осел… Раз тебя воспитал. Говорят, что за десять монет, можно поцеловать статую прицепса  в задницу. И получить подряд на снабжение армий, где  нибудь в Сирии. Там, вроде как, недостаток хлеба.  Голодают солдатики. У меня все проще, восемьдесят сестерций, и твой мальчишка,  покатит тележку  в казармы - гость покосился на отчаянно зевающего Юлла и воровато собирающего осколки разбитого кувшина Алгиста, закончил – Рабы  у тебя, впрочем, тоже ослы. И это не удивительно, у хозяина – осла, рабы тоже ослы.

Спурий, вконец запутавшийся в ушастых копытных, в очередной раз потеребил нос. Восемьдесят монет, для него были огромной суммой. В довершении к несговорчивому толстяку, из застрехи кровли на его спину, неосторожно вывалилась  кошка. 
-  Чтоб тебя..  дерьмо – он попытался достать животное, прыснувшее к двери. На пороге кошка остановилась, и начала оскорблено умываться.  Либон швырнул в нее  деревянной плошкой.

- Ты пойми, пекарь – доверительно забормотал распорядитель – Я же не себе прошу. Я  же для всех стараюсь. На этих вот плечах. Этих вот руках. На этой вот голове, держится все величие  Рима!

Юлл, безмолвно созерцающий беседующих, с уважением посмотрел на два валика жира над женской накидкой, заменяющие Домицию шею. Надо же, целый город! Мухи, залетевшие из двери, открытой для света покрутившись над толстяком, брезговали, и слетались на потолок над хозяином. Тот, в поисках аргументов, продолжал насиловать свой хобот.

-Дело тебе говорю, Спурий. Ради благополучия Рима, надо жертвовать всем!  Здоровьем, временем, заботами своими и деньгами. Но главное, деньгами  – толстяк устало воздел  пухлую руку. Браслеты на ней, позвякивали.- Соглашайся… Соглашайся, а?

- Все дорожает, благородный… Мука …Масло… Молоко – забубнил Спурий – Десятник, мзду берет..
- С такими представлениями, точно будешь печь хлеб для Сирии, любезнейший. Твой мальчик, пока допрет свою тележку  поседеет и обрастет внуками. Уж назад, наверное, не дождешься. Приберут его Боги!

Юлл, подумал, что хлеб, привезенный таким образом, надо будет выкинуть. Да и питаться в пути ему чем - то нужно? Но, промолчал. Молчал и пекарь, затоптанный аргументами о величии города. Мухи, сидящие на потолке, перестали жужжать.

- Вообщем, ладно – остатки вина, с хлюпаньем, исчезли в распорядителе – деньги, вечером принесешь..

Тяжело отдуваясь, Домиций выбрался из–за стола. Солнце осветило его в дверном проеме, умостив венок из лучей на лысой голове. На пороге, распорядитель, вспомнив еще об одном важном деле, обернулся.

- Мальчишка, ничего у тебя такой, забавный. Не продашь?

Либон , громко собрав мучную пыль в носу, сплюнул под ноги.

- Не продам, великий, работать некому. Все, о благе Рима пекутся. 

- Ну ну.. Это я так…Пошутил…- распорядитель, мелькнув увесистым задом исчез во дворе. Пекарь выругался.


Утро объявления поставщиков, встретило Спурия воркованием голубей и шумом собравшихся у помоста на площади Риент, лавочников. Пекарь, затертый разномастными обитателями квартала, с интересом прислушивался к именам, выкрикиваемым долговязым государственным рабом. Толпа напирала на стражников, окружавших грубый помост. Те покрикивали, стремясь оттеснить страждущих.

- Хлеб в казармы! – Либон задрал голову, что бы лучше слышать. Сердце его пело победную песнь. Он лихорадочно подсчитывал будущую прибыль, выходило неплохо. Перед глазами его мелькали стада ослов и мулов, празднично украшенная тележка быстроногого Юлла, везущего хлеб Сирийским легионам и небольшой доходный дом по соседству – Пекарня Луциния, Эсквилин!

Колона, большая мраморная колона, со всего маху опустилась на покрытую потом плешь. Солнце, освещающее тысячелетний город, моргнуло и покрылось мелкой морозной рябью. Голуби, беспечно ворковавшие о своих делах, взмыли в небо и замерли. Спурий был раздавлен, растерт по камням мостовой. С помоста вещали о вине, сломленного пекаря вынесло к стражникам.

- Доброго дня, Либон!-  Спурий ошеломленно глянул на обратившегося к нему копьеносца, обитающего по соседству – Что смурной такой? 
- Кхе – пекарь сглотнул комок – Доброго дня, Лициний. Не знаешь, где распорядитель? Что – то я его не вижу.
Стражник весело хохотнул и выразительно провел большим пальцем по шее.
- Ты что, Либон? Третьего дня еще, на Гемонии отволокли. Ругал сенат и Цезаря, говорят. А орал то как! Вот потеха была. Вели его под ярмом, он такого наговорил! Все вы, гнусные негодяи… Ослы и отцы ваши были…

Воспоминания о забавном случае лились рекой, но пекарь уже не слушал. Тучные стада гужевого транспорта смешались и ускакали, весело помахивая хвостами. Доходный дом дал трещину. Праздничная тележка сгинула. Все рухнуло. Казалось, рухнул белый город, оставшийся без поддержки тучных плеч распорядителя. Либон, не разбирая дороги брел домой.

Никто, в целом Риме так не страдал по Домицию. Используя остаток ослиных средств, Спурий поминал распорядителя целую неделю. Юлл был озадачен постоянными поставками вина. Алгист, в очередной раз, рассыпавший полную меру муки, поскуливал в каком то из своих убежишь, прикрывая, налитый сочным фиолетовым цветом, глаз. Над Субурой возносился мощный рев пекаря.

Звеня цепями, пыль вздымаем
Каторжники мыыы!
Нам профос- отец родной, На Мамертин!
Путь мы держим.
Каторжники мыы! 

Скорбь владела пекарней. Грустили мухи на потолке. Грустил Юлл, перебирая свои сокровища, состоящие из двух глиняных черепков и настоящих костей. Грустил невидимый Алгист. Рим грустил храмами и дворцами, задумчиво мешая к белому красный.