Жутко хочу женщину. Жутко. Но — красивую! И, в идеале, дрожащую у ног повелителя. Чтобы грудь ее жадно рукой теребить. Уж я-то помогу ей пройти через боль к выздоровлению.
Повелитель её  — это я. И размер обуви у меня не 41-й, а 45-й! И этим 47-ым размером обуви я готов идти в амфитеатр, львам на съедение. Пусть подавятся, дранные кошки! Они еще не знают, что у меня чешутся пудовые кулаки, и я иду к ним с урановым ломом в мозолистых руках и буду топить их в ртути.
В ртути практически ничего не тонет, но это не важно. Я все равно буду их в ней топить пудовыми кулаками.
Когда и куда сбор на погромы, кстати? Я готов, как юный пионер. За это меня даже можно обессмертить в бронзе уже сейчас.
Я не обласкан властями. Потому-то меня и окружают поголовно гомосексуалисты и лесбиянки. Или просто уроды. Более того, у меня даже нет нормальной жилплощади, рассчитанной на традиции и привычки белого человека. Что очень мешает развитию моих естественных способностей. Впрочем, пока это почти незаметно.
Зощенко, высмеивая коммунальный быт таких как я, с равным правом мог бы потешаться над узниками лагерей. Причем не только сталинских, но и немецких. Так я страдаю.
Но я не отчаиваюсь, а потому погибну во цвете лучших дней... А лучшие дни у меня, кстати — сейчас. И я их буду вспоминать всю жизнь. К сожалению. И рассказывать о них своим внукам. Или внучкам. Внучки, девулечки…
Снова жутко захотел женщину. Жутко. Да, у меня только 41-ый размер обуви, и не только. Но боеголовками меряться я не с кем не собираюсь.
Потому что головной мозг у меня первоклассный. Вот пусть и любят меня ушами! Можно даже лопоухими. Но вот грудь должна быть большая. Я её буду жадно теребить. Руками. Многоохватно, как сказал бы Александр Исаевич.
Исаевич. Неужели он тоже еврей?
А, впрочем, какая разница. Граф Лев Николаевич Толстой, который хотя от евреев взяток и не брал, но подточил весьма основательно не только государство и церковь, и даже сам институт семьи.
Кстати. Можно сказать, что я не только выходец из народа, но и коренной русак. По матери. Впрочем, кто знает. Она, как и я, росла без отца.
И обо мне, о цвете нации, говорят как о юродивом!?