Ночью бомж снова проник в подъезд и оставил после себя окурки, две пустых бутылочки из-под спирта для протирки окон и дерьмо, частично размазанное по стене и такое вонючее, что Вася Лепешкин, аспирант лаборатории  биохимии растений Ботанического Института, прикрыв нос рукой, слетел пулей по лестнице и потом всю дорогу до института  уныло размышлял как жить дальше в доме, где починить входной замок уже который месяц неразрешимая проблема. Грустные эти мысли пресек профессор Пригожин, твердым годосом сообщивший, что на конференцию с докладом поедет Мамедов, которому давно пора публиковаться по причине скорой защиты. В аспирантуру Лепешкин пришел одновременно с Мамедовым и фактически новость эта означала, что сам Вася останется без публикации в сборнике и сумеет выйти на защиту никак не раньше, чем через полгода.  Разумных возражений по мамедовской кандидатуре было предостаточно, но Вася взглянул в благородные отеческие глаза Пригожина и понял, что спорить бессмысленно. Все его аргументы это слова, а за Мамедовым стоят вещи материальные и осязаемы.

Не удивительно, что вечером, встретившись в баре с Аркашей Нефедовым, Вася радовался не столько старыму другу, сколько возможности выговориться.
- В общем, сын богатых родителей, другие братья торгуют вовсю, а этот туп как баран, так его семья решила ученым сделать. Для престижа, блин! А наши, конечно, готовы на все услуги. В мире ботаники дойная корова как Мамедов это раритет, - неожиданно для себя с горечью скаламбурил Вася.
Успешно растя в рейдерской фирме своего папы, Аркаша не нуждался в объяснениях как устроена жизнь, но слушал терпеливо, не перебивая. Школьной дружба с терпилой Лепехой было частью того простого и бескорыстного, что ещё оставалось в его жизни и позволяло ему продолжать считать себя хорошим славным парнем. Помочь Васе хотелось искренне. Хотя бы советом.

- Ты пойми, Лепеха, тебе жесткость надо воспитывать, резкость, мышцУ растить. Как друг говорю. Не в Мамедове дело, в тебе. Мамедовы были, есть и будут. Но только там, где мы сами им позволим быть. Жизнь проста, сегодня может только тот, кто хочет. Напор, наглость,  действие... Из всей школьной муры только одно помню. «Преступление с наказанием». Хочешь жить, докажи свое право. Или дрожи всю дорогу. Главное, сумей доказать самому себе, понимаешь, себе, а быдло само это прочувствует, всосет и зассыт дорогу тебе перебегать. А ты мне гонишь про эксперименты с митохондриями...
- Ну и как же мне себя воспитать?
- А вот как - это ты сам для себя решишь. У всех своя дорога. Но вот тебе  история с моралью. В садоводстве одном, как и везде, грабили зимой дачи. Но только вдруг один за другим два дома сгорели. Люди созвонились, собрались, устроили дежурства. И через пару недель засекли двоих,  когда те в дом лезли. Без ментов и протоколов одного поймали. Второй сбежал, сука...
Аркаша выдернул из пачки сигарету и закурил, эффектно пустив дым.
- Ну и что?
- Повесили того козла садоводы и сказали, что так и было.
- Как повесили!? – опешил Вася.
- Как обычно вешают. За шею, - прищурился Нефед. – Но заметь, в садоводстве том уже года три ни одной кражи.
- Слушай, но ведь это...
- Жизнь, - отрезал Аркаша и огляделся кругом. – Впрочем, можно и без экстрима. Показываю на личном примере. Видишь ту официантку? – он показал взглядом на короткостриженную фальшивую блондинку лет сорока с усталым неприветливым лицом. – Сейчас я её выебу.

Нефед встал и легкой походкой подошел к женщине. Быстро начал что-то говорить, наверно доброе и веселое, у официантки просветлели глаза, губы начали распрямляться в подобие улыбки. Вдруг она резко отстранилась, рот сжался, но Аркаша успокаивающе взял её под руку, одновременно убедительно  что-то втолковывая. Пытливый женский взляд, едва заметный кивок головы и оба скрылись за служебной дверью.

Вернувшись, Аркадий сразу стал натягивать куртку и жестко заговорил, глядя Васе прямо в глаза.
- В подсобке я её поставил раком, заткнул ей рот трусами, чтобы не  орала и отодрал так, что в конце она ещё и подмахивала. За это сомнительное удовольствие мне пришлось отдать десятку. Но я не жалею. Сделал сейчас, чтобы сделать и потом. Когда надо будет для дела засадить висложопой старухе. Ну и тебе наглядное пособие. С  тобой, кстати, она бы не пошла. Даже за сотку.
- А откуда я знаю... – начал было защищаться Вася, но в ответ Нефед двумя пальцами вытащил из пиджака обслюнявленные желтые трусы с кружавчиками и точным движением воткнул их в пивной бокал.

*    *    *

Тем же вечером Аркашину теорию подтвердили и менты на выходе из метро. Спросили документы. Узнав, что паспорта нет, а только аспирантское удостоверение отвели  в комнату милиции, молча и грубо полезли в рюкзачок, с пугающим напором заговорили об оказании сопротивления. Потом старший наконец открыл корочки, прочел «Ботанический  Институт, аспирант», шутканул «Первый раз живого ботана вижу», брезгливо Васю оглядел и велел валить отсюда.

Быстро шагая дворами к дому, Лепешкин страдал от неясной до конца самому и потому особенно жгучей обиды. Он раз за разом вспоминал все, что случилось с ним и получалось, что нет у него умений, применимых в реальной жизни и учился он ненужным вещам на бессмысленном факультете. Даже заграницей не был ни разу, хотя при чем здесь заграница, если тупой Мамедов, продажный Пригожин и малограмотные менты могут вертеть им как хотят. Зачем его знание там, где живут по законам рекламы!? Нефед стал жестоким, но как друг он прав, ему, Василию Лепешкину, нужен свой шанс на свой поступок, потому что нет больше сил существовать, хочется жить и потому пришло время учиться бить не предупреждая, без замаха.

Все убыстряя шаг, захлестнутый обидой на весь мир, Вася влетел в родной подъезд и дыхание ему вдруг перехватило. Нет, не от мерзкой вони вновь забившей тесноту хрущевской лестницы, а от того, что понял - бомж здесь! Сердце забилось как пойманный голубь и показалось, что за спиной мелькнула странная тень  угрюмого студента в нелепой высокой шляпе. Вот оно!! Момент истины. Здесь и сейчас. Доказать себе и другим! У него есть шанс и этот шанс сейчас подло срет на третьем этаже. Завалить ударом в висок, потом ногами по корпусу и под конец с носка разможжить ему нос, выбить глаз  и продолжить бить, пока хватит сил, бить, не боясь испачкать ботинки, бить, бить, бить. А потом взять нож как у чеченов, отрезать голову и показать её всем, намотав на руку грязные патлы. Всем, начиная с Нефёда и кончая ментами, чтобы знали, суки, с кем дело имеют. Конечно, идея с головой была нелепа и самоубийственна, но она грела душу, пока Вася крался вверх по лестнице.

    Нет, дерьма на лестнице не было. Зловоние исходило лишь от бесформенной кучи сального вонючего тряпья на ступеньке. Капюшон и спутавшиеся сосульки волос скрывали лицо и нелепо торчал в сторону клок седой бороды. В повисшей руке застряла потухшая сигарета. Бомж спал, привалившись к стене. Недопитая пластмассовая бутылочка стояла рядом. Вася задумался на мгновение. Нет, ударить спящего слишком просто. Пусть поплачет и покричит, пусть помолит о пощаде. Поддерживая градус злости, с издевкой спросил:
- Папаша, огоньку не найдется? - и слегка толкнул подошвой в плечо.
Тело мягко завалилось на спину и упал с головы капюшон, открывая грязное раздутое лицо в странных сине-лиловых пятнах, неестественно белую пену на желудевого цвета зубах и остекленевшие, когда-то серые, навсегда отстрадавшиеся глаза.

Труп увезли лишь под утро. Не веря в то, что он сможет уснуть, ботаник Лепешкин всё же прилег не раздеваясь на кровать. Глядя в потолок, он думал о тех, кому жить на этом свете труднее и хуже, чем ему, и о том, что людей этих, наверно, много, просто они совсем незаметны. Как вчерашняя официантка. Как листья в лесу. И ещё точно чудом не попавший под поезд тихо радовался, что не начал с ходу топтать бомжа ногами,  и сам не понимал, чему тут радоваться – ведь мертвым не больно.