p.s. традиционная благодарность за редактуру Berg уууу

***

Ватсон садиться в кресло и нервно стучит костяшками пальцев по подлокотнику. Сегодня ночью из хаты исчез патлатый, ничего не сказав, не оставив записки. Если мы сегодня не найдем патлатого, то это наверняка обернется неприятностями.

- Может пойдем все-таки поищем его? – говорю я - Может он где-то недалеко?
Ватсон хватается за голову, трет виски, вскакивает,  подбегает ко мне, трясет за плечи и орет:
- Он все понял, понимаешь? Он все понял, поэтому и сбежал!
Я скидываю с себя его руки и даю ему хорошую пощечину, так что он отлетает к стене скорее от неожиданности, чем от удара.
- Сколько тебе нужно времени, чтобы привести себя в порядок?
Ватсон испуганно смотрит на меня, забивается в угол и начинает плакать. Это истерика. Плюю на это дело, одеваюсь и выхожу на улицу.

Если вы придете в больницу с органом, который бы хотели пересадить себе, то вам зададут как минимум один простой вопрос:

- Откуда он у Вас?

За спиной звук шагов. Обернулся. Малая. Малая подбежала и рассмеялась, щелкнув меня по носу.

- Привет, - сказала она.

Малая это дочь Марфина, вредного (как мне всегда казалось) докторишки из «наших». Марфина я почти и не знал. Хоть мы часто пересекались на работе, но дальше привет-пока дело не шло. Последняя встреча с ним произошла чисто случайно. Прогуливаясь по ночному городу, возле круглосуточного магазинчика я натолкнулся на него. Он имел неопрятный вид: заросший, в старой мятой олимпийке, еле держался на ногах и всасывал по всей видимости очередной литр пива. Поздоровались. Я спросил, не слишком ли много пьешь, а он ответил, что главное это знать ради чего живешь, а остальное не важно. А потом добавил фразу Ницше, ну эту, про то, что нас не убивает, которое вроде как должно было делать сильнее. И вот в этот же день, буквально после обеда, Марфин умер. Говорят, с сердцем что-то сталось. С того дня я больше не пью пиво.

Так вот эта малая и была его дочерью.

- Малая, я тороплюсь. Мне некогда.

Она всегда обижается на малую. Вот и сейчас злится, и наверняка попытается доказать свою зрелость.

- Я уже взрослая. Посмотри у меня уже сиськи какие, - сказала она и слегка подалась вперед.
Сиськи действительно были.
- Малая, съебись. Иди ищи себе ровесников.
- Щас, щас… - ковыряясь в сумке, бормотала она, - я не малая, вот, смотри, - она сунула мне в лицо мятую использованную прокладку.

Сначала Ватсон мельтешил передо мной каким-то гавном, теперь эта…

- Я занят буду на этой неделе, не ищи меня – все равно не найдешь, - произнес я, наверное, слишком холодно, так как у малой подозрительно заблестели глаза, - найди себе другого, не создан я для любви, понимаешь? Я такой же, как и твой отец, только моложе, - стукнул я кулаком в грудь.

В общем-то, конечно, я поражался ее выдержке – это внимание ощущал на себе уже где-то с полгода. Другая б на ее месте послала меня куда подальше, а эта настойчивая, чуть ли не каждый день ходит, дожидается, и на морозе бывало в юбке да в кофточке одной. Снова я оставил ее одну, плачущую и одинокую. Правда мысль об этом занимала недолго. Гораздо более важным было сейчас отыскать этого патлатого идиота. Я зашел на вокзал, побродил за бабушкой просившей милостыню у отъезжавших (попытался увериться, что бабуля это знамение господне или еще чего… бред…), потом обшарил кабаки (сколько мог), сходил в парк, на набережную, в подъезды даже заглядывал. Вечером вернулся домой. Ватсон смотрел телевизор, рядом с Ватсоном на диване сидел патлатый. Вряд ли кому-то понравится, когда тебя почитают за идиота.

- А позвонить не судьба была? – заорал я.

Ватсон посмотрел на меня и пожал плечами, затем приложил указательный палец к губам, указал на патлатого и замотал головой. Языки жестов… я это должен как-то перевести? Патлатый тоже обернулся. Я встретил его взгляд… а, ну вот теперь понятно к чему были все эти жесты, потому что это был не патлатый!!! То есть у этого тоже волосы были будь здоров, и даже балахон имелся, только новее чем у того, но вот в остальном это был совершенно другой человек, щекастое лицо холеное и свежее в отличии от того скуластого и заросшего.

Я развожу руками, как бы говоря Ватсону, ты че совсем ебнулся? Ватсон, не взирая на присутствие постороннего человека, которому конечно ну никак не положено быть свидетелем подобных разговоров, сразу же принялся оправдываться:
- Да кто там будет смотреть? Они ведь его всего один раз видели.
- А ни че, что все анализы уже сделали? – бросаю я.
Мы молчим, новый патлатый смотрит нас как на идиотов и смеется.
- Ну, вы ребята и гоните. Особенно ты, - говорит гость и указывает на Ватсона, - Как будто обдолбились чем. Кстати, есть чо?

Мы смотрим на этого паренька, и я понимаю, что у нас с Ватсоном в голове одна и та же мысль.

- Есть… - сквозь зубы шипит Вастон.
- Чо… - подхватываю я.

5.

Оплата только после операции, иначе как вы поверите, что вас попросту не пытаются обмануть. Каждый день многочасовые беседы, тесты, анализы, все что угодно лишь бы успокоить вас, заставить свыкнуться с мыслью, что все будет хорошо, попытаться убедить, что с вами работают профессионалы. Эти постоянные заёбы настолько постоянны, что вы уже ждете, не дождетесь когда же, наконец, ляжете на стол.

Мы на ферме. Наш новый патлатый лежит перед нами на столе. Ровно дышит, признаков того, что скоро проснется - не наблюдается. Мы сидим и пытаемся сбить нервозность пустым трепом.

- Я думаю, если сегодня никто ничего не заметит, то через полгодика я может и сумею накопить достаточно денег, чтобы свалить отсюда, - говорит Ватсон.
Сколько было уделено этой теме вечеров трудно вспомнить, стала она что ли сродни теме погоды. Об этом можно говорить вечно, это наша мечта, наша недостижимая мечта.

- И сколько ты там проживешь? А медосмотры? А если что с тобой случится, куда ты пойдешь?
- Может ничего и не случится…
- Если бы ты верил в то, что говоришь, то уже бы давно завязал со своей наркотой.
Ватсон все прекрасно знает и сам, но ему нравится делать вид, что в нашей жизни не все так плохо. Ему нравится думать о себе как о человеке, которому удастся невозможное, которому удастся что ли перехитрить судьбу и который будет бегать передо мной и торжествующе орать: - «Я же говорил!!! Я же говорил!!!»

Дверь открывается и в холл, улыбаясь, заходит один из докторов. Так обычно заходят домой ободренные морозом и алкоголем отцы в предновогоднюю ночь. Та же непонятная радость, то же выражение лица…

- Ну, что привезли? – спрашивает он и, снимая плащ, удовлетворенно смотрит на стол с мирно спящим донором.
- Как видите, - отвечаю я.
- Как уже заебали эти свиньи, - устало говорит доктор и сначала неприязненным взглядом начинает изучать патлатого. Затем глаза доктора округляются, он смотрит на нас, снимает очки и трет их зачем-то о халат.
- Вы че ебанутые? – говорит доктор, - Вы бля, где его достали?
- То есть как где? – начинает косить под дурачка Ватсон, - В Екатеринбурге?
- Вы долбоебы? В каком на хуй Екатеринбурге? – спрашивает он так, что действительно начинаешь ощущать себя долбоебом, - Вы вообще знаете кто это?
- Кто? – спрашивает Ватсон.
- Кто? – спрашиваю я.
- Анатолий Сергеевич, вы уже здесь? Анатолий Сергеевич, будьте добры на секундочку, - говорит доктор.
Из раздевалки выходит Анатолий Сергеевич, высокий мужчина с высохшим лицом и с вечно уставшим взглядом.
- Анатолий Сергеевич, поглядите, кого эти идиоты сюда притащили.

***

- Ватсон, - зло говорю я, - ты же сказал, что это попутчик.
У Ватсона дрожат руки. Он уставился в кафель на стенке в операционной и смотрит так уже минут десять.
- Ну, он один возле туалета стоял, там, где обычно на Ростов стопщики уехать пытаются. Откуда я мог знать, что это его сын? 
- Ватсон, друг мой, возле туалета стоят люди, либо которые дожидаются товарища, либо которые дожидаются своей очереди. Ты ведь мог хотя бы поинтересоваться откуда он? Просто спросить, приятель ты из какого города будешь? Может у вас и разговор какой завязался…
- Да ты че!!! – вскакивает Ватсон, - Я целый день убитый ходил. Он ваще сам ко мне прицепился, говорит давай забухаем, а то скучно тут у вас. Я подумал, что если говорит что у вас, то значит приезжий. А потом так на секундочку подумал, а может это судьба, ну бывает же такое, сам знаешь, и повел его к нам… я, кстати, ваще пока ты не пришел, и не думал особо об этом… - Ватсон вдруг также резко, как и начал, замолчал, сел на место и снова уставился в кафель.
- Там вроде говорили, что уже Титова везут, - сказал я, чтоб разрядить обстановку.

Титовыми у нас называют так называемых дублеров. Все Титовы всегда из местных, их правда никогда и не тревожили (по крайней мере, на моей памяти такого не было), но задача находить таких дублеров ставилась каждый раз, когда «человеку в костюме» удавалось подписать клиента. Риск попалиться на местных в разы выше, чем на иногородних. Это золотое правило было написано еще тогда, когда меня здесь не было.

Реципиент - человек, которому будут пересаживать сердце, весь день сидит на нервах, ждет звонка. Он уже собрал все вещи, список которых тоже зачем-то положил во внутренний карман пиджака, и готов стартовать в любую минуту. Наконец приходит текстовое сообщение, где значится что-то вроде «через десять минут за вами заедет машина». Наш друг уже обулся, расхаживает по комнате взад-вперед и через каждые полминуты высматривает из окна машины…

Небольшая комнатка, заполненная разнообразной аппаратурой и стол, который как бы разбивает эту аппаратуру и комнату на две части. На столе этом находится донор, к рукам и телу которого тянутся различные проводки и трубки капельниц. Большая часть всего этого бутафория, призванная поразить впечатлительных. Все что происходит в комнате записывают три камеры, но о их существовании реципиент не знает.

- Ну что, вот и Ваш билет в светлое будущее, - с некоторым самодовольством говорит «доктор», указывая на спящего донора.
- То есть? – не понимающе спрашивает реципиент.
- Все предельно просто, - объясняет «доктор», - подходите, нажимайте на вон ту кнопку, которая помечена красным, наш дорогой друг засыпает крепко-крепко, затем мы готовим Вас к операции и вскорости начнем процедуру, о которой Вы так долго грезили.
- А что произойдет с этим человеком?
- Ну как же, а то Вы не знаете что с ним произойдет, - спокойно отвечает «доктор» и добавляет чуть тише, - а то Вы не знаете как усыпляют собак.
- Так ведь это же не собака… - мямлит реципиент.
Это откровение всегда ошарашивает их. Они думают, что сердце можно было бы просто снять с трупа. В общем-то, так-то оно конечно и есть, вот только убийство брать на себя никто не хочет. В подобных ситуациях некоторые трудности конечно возникают, но чаще всего, человек доведенный до последней черты все-таки делает этот роковой шаг, делает может быть в некотором состоянии аффекта, но все-таки делает, черт его дери. В этом наверняка есть своя загадка, загадка превращения человека, насквозь пропитанного журнальными ценностями, в убийцу.

- Вы главное не думайте об этом, -  успокаивающе говорит «доктор», - Подумайте лучше о том, чем будете заниматься, когда все кончится.

Я не думаю, что нажимая на эту кнопку, которая больше похожа на кнопку запуска баллистических ракет из пафосных кинофильмов о войне, реципиент в действительности убивает донора. Скорее все это сделано для устрашения, чтобы убедить, что вот он я только что убил человека, что теперь убийца я и все такое. Дать в руки нож и сказать, иди убивай… бред конечно же… а тут кнопка, простая кнопка, не выстрел, не удар, просто беззвучное нажатие.

Мы с Ватсоном уже дома. Ватсон сидит, собирает кубик-рубик, я роюсь в старых кассетах для видика, пытаюсь найти ту, где записан наш выпускной.