Глава третья.

Но сразу уйти в отрыв не получилось – на друганов открыли ниибическую охоту.
Кеша с работы на долгую память захватил хуйпойми какую загогулину размером с курительную трубку в стоимостью в пять лимонов евро. За неё и погорели…

Долго не думая, братаны ломанули в северную столицу, благо там чувак знакомый обитался. Что в Питере, что в Москве, всегда долго идешь – они шли пешком: меньше вероятности попасть в линзу ёбанной камеры, натыканных в метро и прочих местах массового или гламурного скопления скотов.

Холодно на улице и ветер. На улицах пустовато, как у Блока в поэме Двенадцать. И снег мелкий-такой-мелкий. И все - в лицо. Но Ваня знает, что где-то там, по другую сторону Невы, на окраине этого сурового обледеневшего города ждет их верный друг Дима – он невьебенный писака по прозвищу Кобра. И беспокоится за них – они ему смс сбросили: правда, подстраховались, но трёх вокзалах за пятихатку новую трубу приобрели, хуй с ней что и ворованная. Поэтому, хоть, ночью, но все-таки придут. Щас, Димон. Щас, жди…

Ваня, сука, длинноногий. Не то, что Кеша – круглый, толстенький, ноги колесом, как у бурята. Иван метр за метром отмахивает, на поворотах уходит вперед на три лошадиных корпуса. Кеше, потом, сбивая дыхание, семенить приходится, бежать. Еще и полушубок этот до пят, сапоги на меху – жарко от бега становится. Потом все пропиталось - на спине иней хрустит. Портфель ёбаный, идти мешает, по ногам бьет. Хуёво Кеше, ох хуёво.

- Далеко еще, Ванюха? – пар от слов на бровях серебром мохнатым оседает.
- Да не. Чуть-чуть. Минут сорок еще. Нам главное Невский перемахнуть невредимыми, а там, через Неву, через лед, и почти дошли.
- Надо было, все-таки, рассвета дождаться. А что мосты уже развели? Не хочу в полынью окунуться. Сколько идем, а все равно темно. Где твои обещанные белые ночи?

- Какие на хуй ночи? Они летом бывают. До рассвета точняк доползём. Не дрейфь Пончик. – Тут Ваня ткнул пальцем в свинцовое небо – счас февраль все-таки. Поздно солнышко встаёт, зато всех подряд ебёт – заухал филином своей рифмованной шутке.

Зашагали дальше. Дома все тёмные. Желтоватый тротуар вылохощенный ветром. А вот и Нева. Огромное бело-серое непаханное поле уходит за горизонт. Ветер поднимает над промерзшей водой снежную поземку. Ни души. Где-то вдалеке у самой линии небосвода светится огонек одинокого домика.

- Нам туда – показывает на строение Ваня – ты за мной след в след иди.

Кеше Питер совсем не вставил – он по другому его представлял. Весь в огнях он должен быть, в рекламе неоновой. И дома красивые, дореволюционные, высокие. И людей тьма. Несмотря на февраль.

Идёт он шаг в шаг за Ваней. Страшно. Иван осторожен. Ногой землю прощупывает, простукивает носком кирзача мерзлые комья. Шаг сделает, только после выдохнет. Пот с него ручьем льется – капельки сосульками на шнобеле застыли.
- Стоп! – Ваня поднимает руку в меховой краге вверх – Левее бери! Аккуратненько. Так. Так. Все. Стоим. Половину отшагали. Перекур.
Кеша достаёт из помятой пачки «Давидоффа» сигарету. Прикуривают. Они садятся прямо на снег. Спиной к спине. Ванюша выставляет на телефоне будильник. Через полчаса пойдут дальше. Курят. Сопят и молчат.

Кеша сидел и вспоминал, что он знал о Питере из инета. Был он красивым таким, огромным мегаполисом. Монферан, Растрелли, Петергоф, Царское село, Петропавловская крепость. Тысячи туристов, дорогие кабаки и запутанная сеть метро. И этот… «Медный всадник», который парит над Невой. Разводные мосты на закате, интеллигенция а-ля Лихачев в старинных трамваях кажет прохожим желтый от блокады язык ну и и прочая подобная завораживающая херота. Красота, в общем, с открыток, а не безмолвная ледяная пустыня с ровными скалами мертвых домов.

- Пошли! – Иван бодро вскакивает на ноги, когда зазвенел будильник. Светает. Кеша кряхтя поднимается. Шаг в шаг за Ваней. Как велено. До большой деревянной избы, которой оказалось далекое строение, еще метров семьсот. Манит свет из окон. Быстрее бы дойти. А там и друг их ждет беспизды.

- Открывай, блядь, старая! – Ваня стучит одеревенелой от холода крагой в обитую железом дверь избы. Это не просто изба, это здоровенный деревянный сруб толстого полуметрового в диаметре бревна. Окна свет пропускают, но напрочь замазаны изнутри белой краской. Над дверью жестяные, подсвеченные лампой дневного света буквицы: «Серпентарий и ниибёт».
- Это чево, бля, змеинец что ли? Нас закусают на хуй! – орёт Кеша.
- А ты, биофизик хренов, не знаешь как с тварями подколодными обращаться?
- Знаю, но у нас всё по другому…
- Ха-ха-ха! А хуле ты вола ебёшь? Освоишься не хуй делать!

Им открывает интеллигентного вида девица, закутанная в пуховую шаль. Ване кивает ей как старой знакомой:

- Привет Настюха. Принимай гостей - они проходит в помещение, причём Кешу буквально втаскивают в просторные сенцы. Не считая маленькой железной скамейки, в огромном помещении пусто. В самой середине пола – чугунная крышка люка. Ваня отсчитывает пару мятых купюр красотке, и та ловко откидывает коричневую крышку под окрас пола. Девица светит им фонариком – вниз уходит витая чугунная лестница. Внизу – голоса, сытые веселые голоса, звон посуды. Они спускаются, приятные запахи еды щекочут их выдающиеся носы. Правда, Кеша хрипит, просит пить, ноги его бьются о каждую ступеньку – Ваню спускает его волоком…

А внизу, в приятной полутьме подвала, за столом сидят Кобра, Кирзач, Бабик и ещё охуенная куча народа. Жрут, пьют, баб тискают и ебут…

Тут Кеше стало плохо и он упал прямо под стол, а Ваня не растерялся, мёд-пиво пил и на всех хуй забил. Кто сие читал, тот молодец, остальным придёт скорый пиздец!