Никто не забыт,
                                                                    Ничто не забыто…

1.
Евсей Каморин, нелюдимый, мрачный старик жил на окраине села Болово. Его долговязая, жилистая фигура вызывала у жителей села неприязнь. Неприязнь на подсознательном уровне, этакий холодок по спине, хотя Евсей никогда и никому на селе плохого не сделал. Появился в Болово этот человек несколько лет назад и с местными обывателями не сближался. Мужики, было сунулись познакомиться, выпить – закусить, да наткнувшись на колючий, ясный взгляд из – под кустистых бровей, отступили. Бабы посудачили, да и успокоились. А чего болтать – то, когда повода для сплетен Каморин не давал.

В селе Каморин появлялся редко, только в сельмаг, да на почту, за пенсеей. Добротный дом, окруженный частоколом, охраняли две огромные и злые дворняги. Собаки редко покидали свою территорию, а если и покидали, то местные шавки, трусливо поджав хвосты, прятались по своим дворам и мелко трусясь, не казали нос из будок. Евсей любил рыбалку, страстным рыболовом он не был, но на реке, за селом его часто видели с удочкой. Тишина и течение делали свое доброе дело. Старик даже улыбался, каким – то своим мыслям, вспоминая свое надзирательское прошлое. В послевоенное время Каморин служил в Сталинских Лагерях надзирателем. Об этом он не рассказывал никому, но в сельсовете работают болтливые люди. Участковый приходил познакомиться, побеседовал, покурил, козырнул, да и отбыл восвояси.

Гордостью Евсея были свиньи. Свиньям старик отдавал все свое свободное время. Огромный амбар был запретной территорией, как, впрочем и все хозяйство Каморина. Раз в два – три месяца хозяин забивал поросенка, возил в город, на рынок, сдавал мясо. Некое количество попадало и на рынок, торгаши охотно прикупали у Евсея мяско, которое всегда отличалось отменным качеством. Цену старик не ломил, да и торгаш из него был никудышний. Затаривался комбикормом, продуктами, и прятался у себя за частоколом, от людских языков.

С нетерпением ждал Евсей открытия охотничьего сезона. Готовиться специально деду к этому событию не было нужды. Ружья всегда были начищены, смазаны и патроны к ним были снаряжены. За несколько дней, до открытия сезона, у старика начиналась лихорадка, глаза блестели. Он по несколько раз перебирал свои мудреные снасти для охоты. Мудрил что – то с патронами, точил ножи, до остроты японских мечей, собирал рюкзак, потом разбирал, и снова перебрав, складывал. И так до заветного дня.

С вечера, дав поросятам корма, и спустив с цепей собак, Евсей уходил в лес. Его не будет несколько дней. Рассвет застигнет старика за много километров от дома. Он выкопает землянку и сделает ее абсолютно незаметной для людского взгляда. Да и зверь не заметит пребывания человека, это искусство старик довел до совершенства, еще на войне, в последний ее год, прячась в лесах, с партизанами, от отступающих немецких, и наступающих советских войск. Дело в том, что при немцах Каморин был полицаем. Немецкое командование очень ценило звериное чутье этого чудного, непьющего русского. Он лихо «раскалывал» подпольщиков, находил партизанские схроны. Но особенно любил Евсей допросы и пытки. Преображался до неузнаваемости. Расстрел, вообще, приводил его в состояние экстаза. Не за деньги служил у немцев Евсей, и не за идею. Потом, когда немцы начали отступление, Каморин, пользуясь неразберихой, прихватив документы, убитого им – же красноармейца, затерялся в лесах. Выйдя из леса с партизанским отрядом, преодолев «мясорубку» проверок СМЕРШа, Евсей стал надзирателем в ГУЛАГовском аду. Там он тихо прослужил до пенсии, и выйдя в отставку, уехал жить на Урал, в далекое село Болово, где и осел, окружив себя глухим забором и двумя церберами.

2.
В деревне Катюхино развлечений было много. Самогон, самогон, самогон. За околицей, на вытоптанном пятачке, развлекалась, под блеяние местной трехрядки, молодежь. Трехрядкой управлял, вечно пьяный, инвалид Васяня. Играл он плохо, но с душой. Да и ценителям было абсолютно пофиг. Девки, в цветастых платках, накинутых на плечи, задорно лузгали семечки. Парни, в клифтах, на плечах и в картузах, на нечесаных гривах, хлестали «самопляс» и весело «ржали», аки кони, в предвкушении случки. Вечерок размеренно переходил в ночь, а парочки, также размеренно перемещались на сеновалы и в ближайшие посадки.

Сенька – Клещ, разбитной, деревенский ухарь, завидный жених, обнимал за талию Полину. Тракторист и доярка, пастораль, любимая советскими писателями реализма. Огонек папироски, приклеенной к губе тракториста, выписывал немыслимые «крендельки» в темноте. Парень что – то вещал девушке, та заливисто смеялась и прижималась к парню горячим бедром. В посадках Сенька расстелил пиджак и присел. Протянул руку Полинке, приглашая присоедениться. Та не стала ломаться и опустилась на пиджак. Горячее дыхание обдало девушку запахом перегара и лука. Шаловливая рука тракториста метнулась под платье, и жадно начала щупать упругие девичьи груди. Та делала вид, что отбивается. Хуй тракториста рвался проверить, что там, внутри Полинкиной пизды.

Вдруг Сенька замер и отвалился от девушки. Сильный удар унес Полину в Долину Беспамятства. Долго выслеживающий жертву Евсей, приступил к охоте. Но сначала надо было создать картинку для милиции. Старик вытащил складной, дешевый ножик и тихонько порезал руку девушки, со следами на лезвии, вложил в ладонь тракториста нож и разбросал по траве разорванное платье Полины. Пусть тракторист, проснувшись, подумает, откуда у него в руке нож, откуда разорванное платье и, где, собственно доярка?

Взвалив на плечи девушку, старик пошел пружинистой походкой к землянке.
Очнулась Полина в землянке, и оглядевшись поняла. Пиздец. Рот был заткнут своими – же трусами. Она сидела. Руки были стянуты за спиной тугим шпагатом, а ноги растянуты.
Напротив сидел хмурый старик, с хворостиной в руке и внимательно разглядывал ее.
Вжжжик, и хворостина обожгла плечи.
Хррясь, и мощный удар ладонью прошелся по щеке.
- Ну, сука, где партизаны?
Девушка непонимающе замычала.
- Молчишь, подстилка комиссарская? Ну – ну, посмотрим, у меня и не такие рты развязывались!
Тыдыщщ, и двойной удар по ушам накрыл сознание ужасом.
- Кто председатель ячейки, вашей, блядь, комсомольской?
Дуфф, и удар ногой в живот заставил искать сознанием воздух для легких.

Дед яростно наслаждался властью. Евсея трясло от наслаждения. Он погружался в привычную истому. Воспоминания молодости накрывали и, подхватывая, уносили в Страну Вечного Блаженства. Он три дня бил и насиловал доярку. Любовно засовывал в пизду сучковатый дрын, старик, закатив глаза вопрошал о подпольщиках, схронах и перемещениях партизанских связных.

Отрубив голову и разделав тело, Евсей тщательно замел следы. Мясо положил в рюкзак и направился к дому. Охота удалась.

Дома, накормив собак и свиней свежатинкой, расслабился и накатил стакан самогона, захрустел огурчиком.

- В следующий раз пойду на парторга, - сказал себе довольный Евсей и расслабленно улыбнулся