Из письма Джону Мартину
30 июня, 1991
Я рад, что не завязал. И я рад, что не вложил в игру все. У меня все еще есть слова. Я вкалываю с ними, я играю с ними, они поглощают всего меня. Мне кажется, что боги играли со мной. Они до сих пор это делают. Я сгораю до золы. У меня есть, что сказать, и слова прыгают на экран компьютера, и я так же молод, как раньше. Ни суеты вокруг славы, ни погони за новой славой, просто я надуваю слова, еще одно, еще пару, той формы, какой я хочу, той формы, какой они должны быть. Я
СМЕЮСЬ ВМЕСТЕ С БОГАМИ.



1
ДОБИРАЯСЬ ТУДА
Малибу. Узкая, подставленная прохладному ветру полоска песка, спрыснутая, как каплями, домами элиты. Их около 400, этих роскошных домов избранных Голливуда. Именно здесь жил в трехэтажном кондо Ф.Скотт Фитцжеральд перед смертью. В 1978 году, когда в доме жил рок-певец, дом был сожжен маньяком-поджигателем.
Так были уничтожена память о Фитцжеральде. Вокруг этого места уже стоят кондо администраторов киностудий, скрывающихся здесь от актеров и режиссеров. Это другая сторона мифов и легенды Голливуда.
После Малибу вы проезжаете среди цветущих красных эвкалиптов, планеры летают у вас над головой, как морские чайки, а по океану скользят любители серфинга. Вскоре вы подъезжаете к Пасифик Палисадс, где в возрасте 88 лет скончался Генри Миллер. И наконец вы прибываете в Марина дел Рей.
В Марина дел Рей мы должны были встретиться с Барбетом Шредером, французским кинорежиссером, живущим в доме, выстроенном в стиле джаз-эры. Дом Шредера стоит прямо на пляже, входная дверь защищена тяжелой металлической решеткой, покачивающейся на ветру. Шредер снимает 90-минутный документальный фильм о Буковском и фильм Барфлай на 1 час и 45 минут по сценарию самого Буковского.
Когда мы приехали, Барбет, симпатичный и обаятельный, стоял босиком на улице, обернутый в халат, как это иногда делают калифорнийцы. Он покупал книги у торговца, разложившегося прямо на дороге. Барбет провел нас вокруг своей большой американской машины и провел в дом. Он тут же начал показывать нам Буковского, Буковского в цвете, говорящего с экрана, с раздутым носом алкоголика, глаза сужены, как у зверя на охоте, стакан — почти символический — в руке Буковского, а сам Буковски вальяжно сидит в широком кресле.
Мы несколько часов смотрели съемки Барбета и тянули время: Буковский должен был вернуться с ипподрома, а Линда Ли из вегетарианского кафетерия. Затем Джо Вольберг и я сели в машину, взятую напрокат в Лос-Анжелесе, и взяли курс на Сан Педро. Я была вооружена магнитофоном, а Джо Вольберг вез гантели для Буковского. Буковски сказал друзьям, что после 60 он «начнет приводить себя в форму», 60 ему исполнилось несколько дней назад.
Когда мы въехали в Сан-Педро, Джо остановился на углу улицы, где Буковски купил дом с садом и гаражом для нового БМВ и старого «Фольксвагена» —  «оба куплены, чтобы не платить налогов», — откровенно скажет писатель. Мы зашли в винный магазин и купили дорогое немецкое вино — то, что он сейчас пьет, после того как ему сказали, что «пиво для него особенно вредно».
Наконец мы подъехали к его дому, полностью скрытому от глаз цветущим кустарником. Въезжая внутрь, мы царапали по стенам узкого драйввэя.
Линда Ли Бейгл работала в саду в больших перчатках. Она — главный герой романа Буковского «Женщины» /под именем Сара/ и главная опора его быта в течение уже нескольких лет. Сад полон фруктовых деревьев, кустов роз и желтых калифорнийских цветов. Картину завершало металлическое садовое кресло и такая же садовая мебель.
Красивая, молодая, с взволнованным и ласковым лицом, типичным для хиппи, Линда Ли приветствовала нас. Она сняла перчатки и пригласила нас в гостиную. Гостиная была в стиле загородной Калифорнии. Мы сели на американские широкие диваны, диван у камина был слегка потерт. Между диванами бесшумно бродили три кошки. Одна кошка — это кошка Линды /Буковски говорит, что «она пришла вместе с леди, вы получаете леди — вы получаете и это»/, вторую кошку они подобрали на улице, умирающей с голоду, третий кот, с наихудшей репутацией по имени Мясник Ван Гог, был спасен ими, когда его били во время котиной драки, до этого «он принадлежал Сэму, мужику из публичного дома».
Над камином стояла коллекция из шестидесяти одной бутылки пива: все бутылки разных марок и производителей, по одной на каждый год жизми Буковского плюс одна на удачу, — как сказал их друг, сделавший этот подарок.
Когда мы пришли, самого Буковского в гостиной еще не было.  Буковски  был наверху в своей маленькой комнате, которая, должно быть, напоминает ему те комнаты, где он жил раньше, где  бедствовал и писал. Там наверху он пишет свои книги, наедине с бутылкой вина и с компьютером или с печатной машинкой. Его книги пользуются популярностью. Налоги, которые он заплатил с доходов за две последние книги, изданные «Сити Лайтс Букс», составили сумму большую, чем он заработал на работе за всю свою жизнь.
Линда пошла наверх, и вскоре Буковски спустился. Он стоял в дверях с полузакрытыми глазами: он явно предпочел бы остаться наверху, но… надо работать на паблисити. Он был в рубашке с коротким рукавом, в калифорнийских шортах и в сандалиях. Буковски гордится своими длинными ногами, говорит — «это единственная красивые мои части». /Из других своих членов он часто акцентирует лицо, изрытое шрамами от юношеских фурункулов, и свои крупные яйца./
Буковски безразлично посмотрел на мой нагнитофон, но сразу спросил, о чем именно я буду спрашивать. Я сказала, что не буду задавать вопросы о литературе и других писателях, и он налил себе вина в хрустальный фужер.
Мое интервью — это три часа магнитофонной записи и семьдесят страниц рукописи. За три часа я выпила стакан малинового сока /Буковски огорчился, когда узнал, что я не пью спиртного/, Буковски выпил две бутылки вина.
За три часа интервью я не заметила в нем признаков усталости или раздражения. Он все время улыбался, ни разу не повысил голоса и не выказал нетерпения. Лишь в конце интервью он бросил взгляд на лестницу, ведущую в его комнату, и я тут же закончила интервью.
Его прощание было прощанием викторианского джентльмена. Буковски поцеловал мне руку, потом сорвал несколько роз с кустов у двери и вручил мне. Когда мотор машины заработал, он, стоя позади Линды Ли, сказал: «Напишите что-нибудь хорошее.»
Это я и собираюсь сделать.



2
НЕСКОЛЬКО ФАКТОВ
Я люблю писать биографии, но не буду писать  биографию Буковского. Буковски сам написал о своем детстве в Ветчине на Ржаном Хлебе. Его юность и зрелость представлены в трех томах его рассказов и в трех романах.
Суперобложки книг Буковского говорят нам, что он родился 16 августа 1920 года в Андернахе, в Германии. Его семья переехала в Америку, когда ему было 2 года, и с четырехлетнего возраста он живет в Лос-Анжелесе. Таковы голые факты. Чтобы узнать больше, надо читать его книги и интервью.
Из его книг вы узнаете, например, что его отец был деспотичным и грубым, что он бил сына за малейшее непослушание. Ни последующий финансовый успех, ни мировая слава не сгладили из памяти Буковского детских воспоминаний. Но вместо того, чтобы вырастить конформиста, отец вырастил бунтаря.
Буковски начал пить в 13 лет. Когда сын приходил домой пьяным, отец запирал дверь и заставлял сына спать в гараже. В конце концов однажды юноша восстал, выломал запертую дверь и бросился на отца.
Правда ли все это? Об этом знает только сам Буковски. Этот образ «крутого парня», даже круче, чем Хемингуэй, сам Буковски создавал годами. Хамфри Богарт по сравнению с ним выглядит первоклассником.
Мы знаем, что его алкоголизм — это правда. Мы также знаем, что в отрочестве он страдал от угрей и фурункулеза. Фурункулез был тяжелым, он говорит, что фурункулы вскрывали хирургически. Или это тоже легенда? Глубокие шрамы видны на его лице и сегодня.
Поле школы Буковски стал бродягой. Он менял одну временную работу на другую. Он работал то на скотобойне, то в публичном доме. Он жил в грязных отелях и пропивал все, что зарабатывал. На одном из перекрестков жизни он был арестован за отлынивание от воинской службы. В 34 года он оказался в городской больнице Лос-Анжелеса с сильным внутренним кровотечением. Он едва не умер от язвы желудка. Начал ли он новую жизнь, когда встал на ноги? Нет, он продолжал пить.
Но теперь Буковски стал писать стихи. Он посылал их в маленькие журналы — в журналы андеграунда или в альтернативные. Он жил в комнатах, где невозможно жить, в районах, где живет дно. Он сделал свою жизнь предметом своих стихов. К тому времени, когда он нашел постоянную работу на почте Лос-Анжелеса, он прошел через самые тяжелые испытания. Ему было 39.
Стихи Буковского постепенно стали известны в среде андеграунда. Интерес к Буковскому подогревался загадкой Буковского: Буковски ни с кем не был знаком и не входил ни в какие литературные объединения. В течение 7 лет из 11, когда он работал на почте, единственной литературной деятельностью Буковского была рассылка своих стихов по неизвестным журналам.
Удача улыбнулась Буковскому в 1966 году. В этом году он встретил Джона Мартина, менеджера компании офисного оборудования. Сначала Джон Мартин купил у Буковского для распространения пять стихотворений за 30 долларов. Через 2 года, в 1968 году, Мартин опубликовал подборку стихов Буковского под названием Улица Террора и Дорога Агонии. 750 экземпляров были распроданы Мартином за два месяца. Джон Мартин ушел с работы и основал издательство «Блэк Спэрроу Пресс», Буковски уволился с почты и стал профессиональным писателем. Мартин гарантировал Буковскому пожизненную ежемесячную субсидию в 100 долларов. Буковскому было почти 50.
Сегодня Буковски живет комфортно. Джон Мартин вспоминает 1966-й как «год, когда мистер Роллс встретил мистера Ройса».
Слухи и факты о жизни Буковского так же странны, как и то, что он пишет. Буковски — легенда своего времени: затворник, любовник — нежный и порочный, святой... Жюри всегда или безусловно за него или категорически против. Середины не бывает. Люди или любят его или ненавидят.



3
ИНТЕРВЬЮ /1980/
Интервью с Чарльзом Буковским
Сан-Педро, Калифорния
Воскресенье, 24 августа, 1980
интервьюер — Фернанда Пивано
Б: Какой был первый вопрос?
Пивано: Я хотела спросить вас, что вы думаете о вашем имидже, созданном масс медиа.
Б: Я не знаю, что именно сделали из меня медиа, особенно в Европе. Я не читаю рецензий — они написаны на других языках. Так что я не знаю, что там у вас. Единственное, что я знаю, это что книги там продаются. Что они обо мне при этом говорят, мне не известно. Я говорю только по-английски. И читаю только по-английски. Так что вы здесь больше в курсе дела, чем я. Как насчет такого ответа?
Пивано: А как насчет вашего имиджа в Америке?
Б: Здесь я преувеличен. Я слишком крутой парень, я прыгаю в постель со всеми женщинами и тому подобное. Я немного гипер-ап. Гипер-ап — это не итальянское слово.
Пивано: У вас никогда не было проблем с феминистками? Я знаю, что вы не ложитесь с ними в постель. И не думайте, пожалуйста, что я феминистка.
Б: Разве мы ложимся с вами в постель?
Пивано: У вас были споры с феминистками?
Б: По-моему мы были пикетированы где-то в Германии? Я напился тогда. Линда говорит, что это была всего одна девушка. Я вышел пьяный, и мне показалось, что их было шесть или семь с плакатами «Буковски Мужественная Свинья».
Линда Ли: Она одна стоила целой команды. Она орала во все горло: «Мужественная сволочь! Мужественная скотина! Самец-шовинист!»
................................................................................

Пивано: Я хотела спросить вас по поводу документального фильма. Мне показали его сегодня утром. Я посмотрела только небольшой фрагмент. Вы говорили о стиле, о стиле и правде.
Б: Я говорил об этом?
Вольберг: Ты сказал, что стиль важнее правды.
Пивано: Я не совсем поняла, что вы имеете в виду под стилем. По Хемингуэю — стиль жизни, или ...
Б: Забудьте Хемингуэя. Я, наверно, имел в виду и литературный стиль, и стиль жизни, и все, что вы делаете.
Пивано: Вероятно, стиль жизни, поскольку вы соотносили его с правдой.
Б: Правда меняется каждый день, каждую секунду. Вы живете в своем стиле, правда вокруг вас меняется. Когда есть свой стиль — то есть свой метод движения, а все остальное колеблется. Следите за мыслью?
Пивано: Да.
Б: Вот так.
Пивано: Но стиль жизни тоже меняется.
Б: Мой изменился только в одном: я пью не то, что пил раньше.
Пивано: То, что вы пьете, это существенная черта вашего жизненного стиля?
Б: Да, это его часть.
Пивано: То, что вы пьете, — это ваш свободный выбор?
Б: То, что я сру, — это мой свободный выбор?
Пивано: Вы не можете не делать последнего, но вы можете...
Б: Я умру, если я перестану делать или то, или другое. В том или в другом случае я — покойник. Я пью, когда я пишу. Или я пишу, когда я пью?
................................................................................

Пивано: У читателя ваших книг может создаться впечатление, что вы не любите жизнь. Что вы живете, но без особой любви к жизни. Это неправильное впечатление?
Б: Нет, это сказано точно. Жизнь неинтересна, особенно когда ежедневно физически вкалываешь по восемь или двенадцать часов. Большинство людей живут именно так по крайней мере пять дней в неделю. Они что, любят жизнь? У нас с ними нет оснований любить жизнь. Восемь работаешь, восемь спишь. Если отнять еще время на то, что нельзя не делать — получение водительских прав, замена шины, ссоры с подругой, — то в сутки остается полтора или два часа. Только два часа ты живешь, как ты хочешь. Я жил так годы и годы. И я не любил такую жизнь. Тот, кто любит такую жизнь — идиот.
Пивано: Но сейчас?
Б: Стало чуть лучше.
Пивано: Так что теперь вы любите жизнь?
Б: Нет. Любовь к жизни меня оболванит. Я ее наблюдаю.
Пивано: Что-то еще о любви к жизни?
Б: Большинство людей в плену у работы. И они должны ее любить, потому что это все, что у них есть. Особые идиоты даже гордятся тем, что делают. У меня было пятьдесят или сто пятьдесят работ. И на каждой я чувствовал себя изнасилованным.
................................................................................

Пивано: Что из происходящего в вашей жизни делает вас счастливым и что несчастливым? Я имею в виду успех ли? Любовь? Секс?
Б: О, нет. Об этих вещах я беспокоюсь меньше всего.
Пивано: Но тогда что? От чего вы счастливы или от чего несчастливы?
Б: Я думаю, это то, что происходит на ипподроме. Например, когда вы делаете семь победителей из девяти...
Пивано: Вы шутите?
Б: Нет, я серьезно. Я говорил Линде — это как магия. Я смотрю на всех этих лошадей...
Линда Ли: Он не шутит. Это правда.
Б: ...и говорю: номер шестой. И шестой делает свое дело. И они дают мне деньги. Суть не в деньгах, но деньги это признание. И так не раз и не два. Ты делаешь свое дело, и твоя лошадь делает. Это как магическое путешествие. Это так...
Вольберг: У Хенка есть своя система. Даже системы.
Б: Тысячи.
Вольберг: Но все системы построены на одном принципе: играть против толпы. Как и весь стиль Хенка в целом.
Б: Да, я делаю наоборот. Я ставлю на самую слабую лошадь, и самую маленькую ставку. То есть я переворачиваю все. И я играю лучше, чем большинство.
Пивано: А когда вы бываете несчастливы?
Б: Когда даю интервью.
Пивано: Благодарю вас.
Б: Или с похмелья, или когда болит нога. Еще одно несчастье для меня — это быть в толпе. Быть в толпе людей и слушать их разговоры. От этого можно сойти с ума.
Пивано: Потому что эти разговоры банальны?
ЧБ: Эти разговоры — разговоры умалишенных. Даже собаки говорят лучше. Раньше я делал так: я опускал шторы и не отвечал ни на звонки, ни на стуки в дверь примерно неделю. Я не вставал с постели, ничего не делал, никого не видел. Это очень помогает.
Пивано: Когда вы заметили, что вы не любите человечество?
Б: Мне сказала об этом бабушка, когда я был еще ребенком. Она наклонилась над моей колыбелью, чтобы поцеловать меня, — я врезал ей в нос. /Смеется/
................................................................................

Пивано: Я слышу, что Линда называет вас Хенк. Почему на обложках ваше имя — Чарльз, а в частной жизни вы — Хенк?
Б: Так. Эта история с детства. Родители называли меня Генри. Мое полное имя Генри Чарльз Буковски, Младший. Я очень устал от Генри. Вы знаете: Генри, Генри.
Пивано: Как это — устали?
Б: Мои родители были не очень хорошие люди. Когда я слышал свое имя, это всегда чем-то грозило. Меня звали или поесть, или дать какое-то задание, или обругать, или пороть. Я не любил этого «Генри». Когда я начал писать, я подумал: Генри Буковски? Здесь начинается другая причина. Если вы берете Генри и ставите рядом с Буковски, то что вы получаете? Ген-ер-и Бу-ков-ски. Вы видите, это слишком прыгает. Генри и Буковски — здесь нет закругления. Понимаете, о чем я говорю?
Пивано: Да.
Б: Генри Буковски, подумал я, Генри Буковски. Это даже звучит не так. Я попробовал Чарльз Буковски. Чарльз — прямая линия, Буковски виляет вверх-вниз. Они дополняют друг другу. Чарльз Буковски — это имя писателя, —  подумал я. Но я бы не хотел, чтобы меня называли Чарльзом. Когда это написано — это нормально, но, чтобы кто-то жил рядом и говорил тебе «О, Чарльз!»… Так что я говорю — зовите меня Хенк. Хенк, хороший парень Хенк.
Линда Ли: Эй, Хенк. Как дела, Хенк?
Б: Добрый старый Хенк.
................................................................................

Пивано: Боб Дилан в своих песнях говорит о ядерной проблеме, о расовой проблеме, о проблеме войны. Что вы думаете о ядерной проблеме?
Б: Ядерная проблема? Я не могу сказать, что не сплю из-за нее ночами. Я о ней не думал.
Пивано: Почему?
Б: Я все время думаю, кто же выиграет второй заезд в упряжках в следующий вторник.
Пивано: То есть вас не интересуют социальные проблемы?
Б: Мне на них наплевать.
Пивано: Могу я об этом написать?
Б: Даже если они уничтожат человечество.
Пивано: То есть вы не против того, чтобы сбросили атомную бомбу?
Б: Только не рядом со мной.
................................................................................

Пивано: Вы хотите, чтобы вас кремировали после смерти?
Б: Они могут меня сжечь, они могут меня расчленить, они могут отдать мои яйца науке, — мне все равно.
Линда Ли: Но он хочет быть похоронен около ипподрома.
Пивано: Почему вы говорите о ваших яйцах? Это наиболее важная ваша часть?
Б: Да. Когда мне было семнадцать и мы ходили в спортзал, то в раздевалке парни тыкали пальцем в одного из парней и говорили: «Смотрите, какой у него здоровый член!» — а потом они тыкали в меня и говорили: «Посмотрите на его яйца!». У меня были самые крупные яйца в спортзале.
Линда Ли: О, это так мужественно!
Б: О, да! /Смеется/
Линда Ли: Эй! Вот это яйца, а!
Б: Я не знают, откуда происходят такие яйца.
Вольберг: Это знак интеллигентности.
Б: Ерунда. Это знак того, что спермы много, знак богатого фонда спермы.
Вольберг: Ты не хочешь открыть банк спермы, Хенк? Он не облагается налогами.
Б: Не облагается налогами?
Линда Ли: Буковски Банк — ...
................................................................................